Юрий Иванов - Осколок

А эта долбанная картошка? Люди, вы меня понимаете? Мучились ли вы весной, под девятое мая, сажая ее, горбатились ли летом, в самый зной, окучивая ее по два раза, и умирали ли вы холодной осенью на ее раскопках? Я думаю, чаша сия не миновала в нашей стране никого.

– Да, будь проклят этот Христофор Колумб, открывший Америку, будьте прокляты конкистадоры и пираты-мореходы, и Петр, ети его мать, Первый, и, вообще, все кто причастен к ее появлению в России! – думаем мы, ползая под осенним дождем по боровкам, и выкапывая скользкие розовые клубни из коричневой грязи.

А дождь, как нарочно, не утихает… А загон все не кончается. И все уже на пределе. Все сосредоточены так, словно совершают геройский поступок – восходят на Эверест или переплывают Черное море. А потом искренне гордятся тем, что сделали. Искренне! При этом у большинства из копателей Мерседес или Лэндкрузер, и они владельцы или топ-менеджеры крупных фирм, и картошки этой они могут купить столько, что хватит завалить весь родительский участок толщиной метра в два или три… Но! Родители – это свято. Родителям надо помогать, даже в таком бессмысленном занятии.

– Ты посмотри, я сюда вот «белый налив» посадил, лет через десять, думаю, яблочки будем кушать, – гордо отвечал семидесятилетний отец ( три инсульта, атеросклероз и еще, хрен знает что), на мой вопрос: как ты себя чувствуешь? Рядом безумно скакал, болтая хвостом и ушами, его старый лабрадор Бим. И глаза этого собака были похожи на отцовские – в них светилась радость, кураж и вера в будущее.

Они рады, они снова в деревне. Кончилась бесконечная, промозглая, хворая зима, с ее тяжкой дорожной грязью, скользкими ледяными тротуарами, вечной серостью в запотевших окнах квартир, долгими ночами и ненавистным электрическим светом, сумрачными вечерами и днями, с опостылевшим до одури, отечественными телесериалами. Думали – никогда не кончится это безобразие, а вот, поди ж ты…

Кончилась зимища! Пережили, перевалили гряду. Там, впереди яркое солнце, зелень трав и деревьев, голубое небо и надежды.

И старики воспряли духом, и послали на хер докторов, что зимой категорически запрещали им дачный героизм. И были правы! Снова жизнь, снова еще чуть-чуть, снова мы кому-то нужны – хотя бы этим деревьям, растениям и животным, чтобы они порадовали всех свежим яблочком, сливой или огурцом или даже крупным лобастым щенком от деревенской суки Лары.

Мне хорошо с отцом. Мне хорошо видеть его довольным. Он мой главный канат, что связывает меня с землей. Он мой ребенок – первенец. Дочь второй ребенок, а отец первый. Когда-то, после смерти матери, он растерялся и совсем сник – я вытаскивал его, как мог, и вложил в него много сердца. Так что он – ребенок. А нашим детям должно быть хорошо! Это закон. Им должно быть лучше, чем нам. Для того и живем.

Мы с отцом тихо разговаривали, сидя на крылечке. Покуривали. Тамара, отцовская жена, тихо поругивала его за лишние сигареты. Чвиркали в скворечнике скворцы. Старая собака Бим валялась бревном у наших ног, и мне было спокойно. Отец улыбался и трогал меня за руку. И рука эта была тяжелая и твердая, как рука самого господа бога.

Ничего – жизнь продолжается. Надо жить опять. Ну вот, хотя бы для того, чтобы помогать этим старикам прожить еще один год, дожить до нового лета и посадить новую картошку и лук. Чтобы появился еще один щенок-лобан в деревне, и все дружно думали – куда бы его пристроить и пристроили бы. Чтобы снова есть варенье из вишни и пить чай на крыльце этого доброго дома. Надо жить.

Не надо строить немыслимые планы и искать глобального смысла. Вот для них и живи. А там, что уж будет…

Ведь есть еще дочь, и не все у нее просто в жизни и, значит, ей тоже нужна поддержка и тоже нужно от тебя что-то.

Отдавай и живи. Не давай в долг – отдавай. Ничего не надо взамен, ничего. Просто так. И забывай о том, что отдал, и не ощущай себя гордым и важным, оставь тщеславие свое, и постоянно проси господа о том, чтобы все, кто тебе дороги, жили как можно дольше и счастливее. Ведь чем дольше и лучше они живут, тем спокойнее будет тебе.

А спокойствие собственной души? Да что может быть важнее для человека?

Душевное равновесие – суть всей нашей жизни. Человек всегда рвется на части. Не себя надо бояться порвать – свою душу и совесть. Они нас не оставят в покое. Когда мир в душе, и совесть молчит, и есть ощущение, что все правильно сделал – это хорошо.

Прости меня, папа, за то, что редко приезжаю к тебе. Ведь ты ждешь меня – я знаю. И в душе ты очень гордишься мной, а когда я приезжаю на новой, еще более крутой машине, думаешь: «Главное не деревья ( я их много насажал), главное не построенный дом ( и это было не раз), главное – какого сына вырастил, а! Не стыдно людям в глаза смотреть… Мужик! Настоящий мужик! Эх, Сережка, как же я тебя люблю!»

И все у тебя, папа, хорошо. Не беспокойся за меня – я сильный, я выдержу, я прорвусь, я встану с колен, я выплыву… Из всякой передряги. Ты, главное, здоровье береги, а обо мне не думай. Я пока еще здоровый и бабы меня любят.

Так, я думал, когда ехал вечером от отца. Ехал умиротворенный с каким-то комком нежности в горле, и хотелось заплакать, да не плакалось – словно гранитная преграда стояла перед светлым морем моих слез и голубыми озерами моих глаз.

Ведь это ты, отец, учил меня когда-то: «Мужчины не плачут! Это не-воз-можно!»

И тогда я заплакал внутрь, в себя, в свое большое, теплое сердце. Слезы были легки и промывали чистотой мою истерзанную неверием душу.

Прости меня, папа, я тебя люблю!

Утро понедельника всегда начинается одинаково. С бодрого голоса по мобильному.

– Сергей Саныч, здравствуйте! – Виталик, мой заместитель, звонит всегда, каждое утро буднего дня, видимо для того, чтобы удостовериться, не подох ли я, часом, и не пора ли ему занимать мое кресло руководителя в уютном солнечном кабинете главного офиса.

Виталий молод – двадцать восемь, и, в целом, разбирается в предмете и методе нашей работы не хуже своего шефа. Он, в отличие от меня – пердуна – дилетанта из советских времен, – коммерсант по жизни.

Вот бывает же такое. Взял и родился коммерсантом – все время чем-то торговал, кого-то облапошивал, перед кем-то гнулся и считал прибыли, уменьшая при этом издержки.

Правда, не всегда Виталию везло, и как поднимала его судьба, так и опускала до самого плинтуса, но стойкость и ванько-встанькость в нем была отменная. Лично мне Виталик был многим обязан, и, если бы не я, давным-давно бы его схомячило наше олигархическое семейство, коему собственно и принадлежала руководимая мною фирма.

– Какие проблемы, родной? – я уже встал и варил себе крепкий кофе. Времени было восемь утра, но зам был уже на месте. Иногда мне казалось, что он вообще не уходит с работы – поразительная работоспособность!