Александр Петров - Идущий в Иерусалим (сборник)

Следующие дни, как вспышками, озарялись откровениями. «Се бо истину возлюбил еси; безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси, – опытом проживал он. – Окропиши мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся.» Радостным согласием теперь отзывались в душе уже не раз читанные слова. Раньше он вдумывался в них, удивлялся, даже восхищался… Но сейчас слово-семя мощно прорастало из земли души и тянулось, как к солнцу – к Богу-Слову.

И не было в те дни у него врагов и неприятностей. Ничто не раздражало и не задевало. И все погружалось в исходящее от сердца сияющее тепло любви и покрывалось этим покровом, слетевшим с Небес.

«Есть Царство Небесное! Есть!..» – улыбался он.

Много чего потом случалось в его жизни – сладкого и горького – но тот невыразимый светлый покой ничто так и не смогло затмить. Да, он прикоснулся к Царствию Небесному. Он познал, что есть блаженство – пусть сильно растворенное земной темной мутью. Но если так светла любовь на земле, в грубом человеческом теле, то какова любовь там, где ничего не препятствует ее блаженному сиянию! Вот уже поистине, познавший это хоть раз, будет этим жить и к этому тянуться до последнего вздоха.

«Есть Царство Небесное!» – шептал он.

Новыми глазами увидел Вадим потоки людей и машин, высоты домов, летящие в синеве облака, текущие реки и почивающие в покое леса. Все это раньше утверждало силу жизни. Отныне же стало тесным.

Прикосновение к светоносной реальности Небес словно сорвало пыльный чехол с его сознания. Ранее чужой, непонятный, сказочно-мифический мир Божий пронизал его жизнь и стал близким, родным и желанным.

Не сразу это оформилось мыслью и облеклось словом. Пожалуй, с некоторой излишней осторожностью, но он признал: человек по имени Вадим обрел Отца… – Бога, Творца, Царя царей, Солнце жизни – …и Отца! И родное, желанное Отечество. Это немыслимо прекрасно… но и страшно! Да, по Своей непонятной нам любви и милосердию Отец Небесный усыновил его, грешное создание. Творец снизошел к твари и – о, чудо! – усыновил. Но ведь что такое человек? Это сплошной клубок страстей, грехов, помрачений, подлостей, невежества. Как с этим теперь «ходить перед Богом»? Каково носить в душе открытое в себе зловоние греховной проказы? Как тащить за собой длинный, как хвост ящера, перечень своих уродливых нечистот?..

Один из «приступов» этих размышлений происходил в сквере, куда он зашел после вечерней службы. На противоположном краю длинной скамьи бородатый седой папаша возился с поздним, а потому самым любимым сыном лет четырех. Мальчик вел себя ужасно. Он орал и брыкался, капризничал и пакостил – весьма умело. Но его отец, усталый, добрый какой-то мудрой мужественной добротой – терпеливо сносил эти детские, уже далеко не невинные, шалости. Ясно стало одно: это любовь. Более совершенного, умного, доброго отца – к несмышленому, самолюбивому сыночку. На такое терпение и снисхождение способна только любовь. Жертвенная отеческая любовь.

Если немощную любовь земного отца умножить до бесконечности… Если эгоизм малыша умножить до взрослых масштабов… Тогда весьма приблизительно можно оценить, насколько любовь Иисуса Христа к человеку сильна, жертвенна, прекрасна и непостижима.

– Батюшка, чем я смогу отдать этот огромный долг?

– Любовью.

– Какая там любовь у меня!

– И все-таки она живет.

– Мало. То, что есть у меня – этого так мало…

– Еще есть время. Дай ей вырасти. Питай свою любовь. Вымоли, выстрадай, полей слезами, потом и кровью – и отдашь долг. Конечно, это будет ничтожно мало, но другого мы дать Спасителю не можем. Сынок, любовь… – это всё!

Впрочем, первое касание благодати сменилось нормальным обыденным трудом, в котором соседствовали радость, открытия, болезненные проблемы роста и обязательные препятствия.

Действительно, как и обещал отец Паисий, на протяжении месяца Вадиму пришлось ежеминутно бороться с самим собой. Как на молитву становиться, так нападали вялость, лень, головокружение. Друзья досаждали предложениями развлечься, отрывали от дела звонками и посещениями. Но самое большое искушение начиналось, когда просили о помощи. Тогда приходилось и помощь оказывать, и за счет сна епитимию «отрабатывать».

К тому времени познакомился он в ближайшем городском храме с верующими. Он пристально приглядывался к их образу жизни и обнаружил в них какой-то скрытый стержень, на который опиралось все здание их жизни. И не только их, но и окружающих… Заметил он, что верующие друзья, которые молились сами, никогда не мешали его молитве. Всегда только неверующие и немолящиеся. Так Вадим познавал, что есть «враги человеку домашние его».

Но, слава Богу, его новую жизнь наполняли не одни искушения. После вычитывания назначенного ему священником молитвенного правила оставалось желание продолжить молитву «своими словами». Впервые это так неожиданно обрадовало: будто повеяло ароматным мягким светом. Будто вернулось то дивное состояние, когда он впервые вышел из сельского храма после первой исповеди. Будто время перестало течь и тикать, двигаться и звучать, но остановилось и разлилось огромным золотистым безбрежным морем.

Сказанные батюшкой слова «вечность, бессмертие, блаженство» обретали смысл, прожитый опытно. Он касался Этого! Вернее Это снисходило на него.

Попробовав однажды, Вадим уже не мог без еженощного «разговора с Богом». Случалось, ловил себя на том, что весь день готовился к этой таинственной, волнующей беседе. Потому что Вадим верил, чувствовал и знал точно – его слушают, его молитв ждут. Он пытался рассказать об этом отцу Паисию. Получилось коряво, сбивчиво… Слов не хватало, они казались мелкими и беспомощными, как детский лепет. Но монах понял его и помог начинающему молитвеннику: научил не только просить, но и благодарить.

Однажды на литургию в сельском храме не пришел алтарник. Батюшка вручил Вадиму толстую пачку записок и книжек-помянников:

– Зайди в алтарь, трижды поклонись и читай. Только к Престолу не прикасайся.

– Простите, отец Паисий, но я лучше здесь. В алтарь заходить страшно.

– Ну что ж… такое отношение к алтарю приравнивает твое стояние извне к нахождению внутри алтаря. Хорошо, читай здесь. Только, пожалуйста, имей в виду! Ни одного имени не пропусти. Не дай Бог! Слышишь?

– Конечно, отче.

На первых же записках Вадим от напряжения покрылся испариной. Некоторые имена писались нетвердой рукой, очень коряво. Когда чьи-то каракули не читались, он проводил пальцем по имени и говорил: «имя Его Ты сам ведаешь», а чуть позже, окончательно устав: «этого человека». Когда он приобрел первые навыки, начались настоящие искушения. Некоторые имена читались с радостью, чьи-то – просто легко. Но иные – вроде бы, совершенно обычные – читать, как молотом бить по собственной голове.