Анатолий Андреев - Мы все горим синим пламенем

– Послушай, ты, как там тебя, гоблин, чужестранец, дочери предъявит претензии сама жизнь. Нашел, чему радоваться.

– А я вот рад за свою дочь. Она познала любовь, у нее будет сын. Или дочь. Нет, все-таки лучше сын.

– У дочери будет дочь.

– Хорошо, пусть даже дочь. У всего есть своя логика, у жизни есть свои законы. Зачем же их ломать? Если бы ты захотела, у нас была бы внучка. Или трупам внучки не нужны?

– Горяев, сейчас я тебе как чужому человеку скажу одну вещь. Ты мне изменял, я знаю. Так ведь, в жанре полной искренности, у последней черты? Ну, давай, говори, чего уж там скрывать, дело прошлое.

Такая правда, до такой степени правда не входила в планы Леонида Сергеевича, поэтому он на долю секунды замялся. По укоренившейся привычке не говорить женщинам всей правды, чтобы не испортить дело (правда в отношениях с ними допустима только тогда, когда тебе необходимо окончательно поругаться, вдрызг, непоправимо), он осторожно заметил, намекая на нетривиальность измены:

– Это совсем не то, что тебе могло бы показаться.

– Не важно. Главное, что это все-таки было. Не знаю, догадывался ли ты о том, что мне известно о твоих похождениях.

– Не догадывался. Я был уверен, что никто ни о чем не узнает.

– Дурак.

– В смысле?

– Какой же ты был дурак. Еще тогда.

– Не будем унижать себя, зачем переходить на личности?

– Боже мой, какая чувствительность. Какое пылкое сердце, какая ранимая душа. Какое сокровище я потеряла.

– Для трупа ты чересчур язвительна.

– Откровенность за откровенность, гоблин на букву «б». Хотя на «г» – тоже ничего. Мне было тогда очень больно, не скрою. Вот как сейчас.

– Мне очень жаль. Sorry.

– Мне было так больно, что я решила отомстить тебе. Я решила тоже изменить тебе, Леня. Но сделать это так, чтобы ты ни о чем не узнал. Как видишь, я тоже дорожила спокойствием в семье. Так сказать, погодой в доме, моральным климатом.

– Я тебе не верю. Ты врешь, чтобы ложью своей досадить мне.

– Как ты думаешь, с кем я тебе изменила? Ни в жизнь не догадаешься.

– Я не хочу обсуждать эту тему.

– Тему твоих рогов? Да тут и обсуждать нечего. Я тебе изменила только раз в жизни. С твоим лучшим другом, дочь которого ты впоследствии имел счастье полюбить.

– Вот теперь началось кино. И зря ты ждешь немой сцены.

– Зря. Потому что еще не время. Немая сцена будет сейчас.

– Не надо нагнетать, не надо этой дешевой драматургии. Что может быть хуже измены?

– Хуже измены оказалось то, что в результате измены я забеременела.

– И что же?

– И у меня, как тебе хорошо известно, родился второй ребенок, твой сын.

Очевидно, немая сцена все-таки случилась, потому что дальше Валентина Павловна с удовольствием произнесла:

– Мне очень жаль. Sorry.

– Такими вещами не шутят.

– Конечно, не шутят. Это было бы бесчеловечно. Так ведь я и не шучу.

– Это какие-то совсем уж… дьявольские штучки. Я пойду к Ивану и спрошу у него.

– Неужели ты полагаешь, что Ивану известно, что наш ребенок – это его ребенок? Для него это тоже был всего лишь сладкий акт мести. Ведь от его жены я и узнала, что ты мне изменял с ней. А я, само собой, обо всем рассказала ему.

– Кошмар! Как же вы, бабы, умудрились такой кошмар устроить. Выходит, что я воспитывал сына моего друга Ивана, а мой друг Иван получает внука, отцом которого являюсь я? А я-то думаю, почему женщины так обожают мыльные сериалы.

– Главными героями мыльных сериалов, если ты заметил, являются не только брошенные женщины, но и обманутые мужчины.

– Я тебя за всю жизнь ни разу не оскорбил, ни разу не припечатал грубым словом, не так ли?

– Я тебе никогда не давала повода.

– Так вот, Валентина, ты сучка. Полный труп.

– От гоблина слышу. На букву «ж».

– Я надеюсь, у тебя хватило ума не рассказать эту историю нашему сыну, Николаю?

– Наш сын и так достаточно страдает от того, что вытворяет его папаша.

– Какой папаша?

– Горяев Леонид Сергеевич.

– Зато с мамой ему исключительно повезло.

– Я вижу, ты уже не так философски относишься к законам жизни. Ты сердишься, Горяев. Значит, ты не прав. Я желаю и тебе превратиться в труп.

– Не дождешься!

– Дождусь. Труп – это прямое следствие неправильного отношения к законам жизни. Ты же производишь детективы и хорошо знаешь: труп – это следствие роковой ошибки. А ты уже совершил непоправимую ошибку, Горяев.

Злокозненный джин правды витал над руинами разрушенной семьи, которая держалась, оказывается, на крепких сваях святой лжи, покоилась на граните веры в самое лучшее, что только можно предположить в человеке, и дерзко устремлена была в светлое будущее, которое принято проектировать и строить, невзирая на темные и сомнительные стороны природы человека.

Совместима ли правда со счастьем?

Правда в том, что человек, дитя природы, вынужден регулировать свое поведение способами культурными – симпатичными, но малоэффективными. Момент счастья (который слабым людям хочется считать моментом истины) наступает в результате культурного целеполагания и культурного же самоосуществления. Счастье как категория из области культуры может покоиться только на мифах; природа душевно толкает к счастью, но всенепременно сама же и разрушит его с помощью своего парадоксального слуги и господина – товарища разума. Хочешь правды – разрушай счастье. Как жить с такой правдой?

Те-те-те, кажется, меня понесло. Мне на секунду показалось, что я и есть Горяев. Чертовщина какая-то.

Ну, уж дудки, господа, не хотел бы я побывать в его шкуре.

Бр-р-р! Пусть выпутывается сам.

Примерно в это же время Алексей Оранж безуспешно пытался втолковать своей жене Виолетте следующее (и тоже в бывшей своей квартире, и тоже на кухне; только кухни у супругов Оранж и Горяевых, если уж до конца говорить правду, были разного цвета и разных моделей. У Горяевых кухня была светлой; у супругов Оранж преобладали бежевые тона… Но стоит ли вспоминать об этом перед лицом таких событий!).

– Виолетта, ангел мой! – сыпал свои покаянные речи Алексей. – Я только раз крутанул хвостом, а ты делаешь из этого целое событие. Нельзя же быть такой… непорочной, как дева Мария! Ну, что ты качаешь головой, что ты молчишь, словно каменный демон! Ты совершаешь тяжкий грех. Просто оскверняешь душу. Да, да, представь себе. Ты лишаешь меня возможности покаяться. Ты делаешь из меня преступника. Ты ввергаешь душу мою в геенну огненную…

– Дело не в твоей измене, – печально качала головой жена. – Дело в том, что ты выгнал из дому Мусю. Ты накликал несчастья. Нам это никогда не простится.

Гладкие волосы Виолетты белесым шрамом разрезает строгий пробор, губы сложены в тонкую нить, под глазами – нежная синева; в глазах пустота и одновременно каменная принципиальность. Убить хочется.