Вячеслав Морочко - Житие Блаженного Бориса

– «Вот те на! – воскликнул наблюдатель. – Нас оставили без жратвы! Хотя бы сухим дали!

– «Ты о чем!?» – удивился сержант.

– Кухни остались!

Вся колонна резко замедлила ход, но не встала. Сержант в который раз многозначительно произнес «Значит так надо», и я подумал, то ли он, действительно, что-то знает, то ли о чем-то догадывается, то ли, просто, выпендривается.

Затем мы опять гудели по мосту. Скорее всего ту же реку, которую переехали возле города: поблизости не было других столь широких рек. Получалось, что мы возвращались назад, но иным путем.

Только через час с лишним колонна свернула с дороги в лесок и встала, а на повороте оставили регулировщика. Курсантам дали размять ноги, «сходить в лесок», потом построили и генерал объявил, что все мы не просто болтаемся по дорогам не весть куда и зачем, а участвуем в важной, можно сказать, государственной экспедиции (нет, он не употребил, принятое у стратегов словцо «операция), а так и сказал «экспедиция», цель и суть которой узнаем позже, когда прибудем на место, которое так же пока остается в секрете. Мы только начали чувствовать голод, когда показалась тыловая колонна с кухнями, встреченная на повороте регулировщиком. Нас распустили, и мы как-то сами собой, без команды, выстроились в очереди около кухонь. Появились походные котелки, застучали ложки.

Насыщаясь, мы почти забыли сказанное генералом словцо «экспедиция». Оно было слишком абстрактным, чтобы о нем помнить.

Потом скомандовали «По машинам» и «экспедиция» тронулась дальше. Подремывая на бортовых скамейках, завалив головы в те сторон, куда их больше тянуло, мы утрачивали чувство места и времени. Кровь, пульсируя, медленно переливалась в черепах, взбалтывая и смешивая старые сны с новыми образами. Их смешение создавало тревожный знаковый мир. Жить в этом мире не хотелось. Он был, как бы отравлен знаковостью. Порой, казалось, что через него удалось проскочить, Но он надвигался опять и опять, требуя жуткого напряжения, чтобы вновь проскочить. Откинутый сзади полог брезента теперь представлялся широким экраном, на котором передо мной проносилась улица, по которой мы с мамой недавно гуляли – улица, где уже не ходят трамваи, но где с одной стороны еще слышен их звон, а с другой – сквозь деревья уже ощущается разливанное море света, какое бывает над полем. Мама шла, заложив руки за спину, с интересом, как свойственно детям, поглядывая по сторонам. И, вдруг, спросила меня: «Вы – кто?»

– Мама, что с тобой!? Я Борис – твой сын.

– У вас – потешная форма.

«Это форма курсанта», – сказал я, и голос мой дрогнул.

– Она вам идет.

– Правда!? – удивился я не понятно чему.

«Приятно было познакомиться, Боря», – сказала она и пошла, как будто забыв про меня.

Мои ноги, словно вросли в землю, а разбухший язык заполнил всю полость рта. Я мог лишь мычать. Мычание кончилось громким взрыдом. Я, взрослый мужик, взвыл: «Мамочка! Мама! Не уходи!» Не было силы двинуться с места. Меня разбудили: «Паланов! Проснись! Что ты, хнычешь? Здесь нет твоей мамочки!»

«Это что, Аксай?» – спросил я, а, открыв глаза, увидел, что за брезентом спустились сумерки. Колонна, замедляла ход, въезжая в лесок,. Весь путь проходил через степь. Это был южный край, где земля нужна была, чтобы сеять пшеницу. Люди уже забыли, когда строили деревянные дома. Уже сотни лет здесь строились замешанным на глине коровьим дерьмом. Рощицы стояли крошечными лесопосадочными островками, посаженными для задержания снега. Но посадок было так мало, и были они столь прорежены, что слабо верилось в их снегозадерживающие возможности. В роще нас высадили из машин, раздали палатки (по одной на отделение), указали место, где ставить. Подъехали тыловые машины и нас покормили ужином. Потом, выделив наряд для охраны парка машин и палаток с личным составом, объявили отбой: «перед завтрашним днем людям надо было дать хорошо отдохнуть». Раскатав скатки, мы завернулись в шинели и улеглись.

Едва все затихло, как снаружи послышались шаги и голоса. Я не сразу сообразил, почему они мне мешают уснуть. Показалось, что произносят мою фамилию. Я окончательно пробудился, увидев свет. Кто-то зашел в палатку и, шаря лучом фонаря, резко скомандовал: «Курсант Паланов – на выход!» Я вскочил. Передо мной стоял майор-особист Переверзнев. Скомандовали: «Одеться!» Я одел шинель в рукава, натянул пилотку. Хотел надеть ремень, но его немедленно отобрали, сказав: «А это – сюда». Я не понял. Одним неуловимым движением меня лишили и брючного ремня.

– На выход!

Придерживая брюки, я вышел вслед за майором. От моей палатки до палатки майора нас кто-то на расстоянии сопровождал. Пропуская меня внутрь, Переверзнев обернулся и крикнул: «Курин, идите спать. Нечего вам тут делать!

«А тити-мити?» – спросил из темноты Курин.

«Потом, потом!». – отозвался майор, ныряя в палатку.

«Этот суслик и есть Паланов!? – басовито спросил широкоплечий и широкомордый старшина – делопроизводитель. Он встал у входного полога. Кроме него в палатке особиста были: складной стол и четыре складных стульчика, на одном из которых уже сидел Переверзнев.

– И так, Паланов, Борис, кажется?

«Так точно – Борис Трофимович!» – с готовностью подтвердил я, не понимая, чего от меня хотят.

– Сам все расскажешь, или…?

– Или что?

– Или будем говорить мы?

«А ты садись, садись, Борис Трофимович!» – зловеще добавил «старшина-телопроизводитель», как его иногда называли в училище.

Я присел на стул, стоявший с другой стороны стола, и огляделся. В палатке горел мигающий свет от тарахтевшего где-то неподалеку движка.

За брезентом были слышны чьи-то шаги: кто-то бродил вокруг палатки, как пасущаяся кобылка. «Харитон, он мне надоел». – сказал майор.

– Что ему надо?

– Кинь ему это! Пусть идет спать.

Особист передал помощнику несколько купюр и старшина вышел. Снаружи донеслись голоса:

Эй ты, Иуда, чего здесь шляешься? Тебе сказано: «Иди спать»!

– Вы не имеете права со мной так разговаривать! Я вам не еврей-предатель! Я выполняю государственный долг! Деньги принесли?

– Ах ты, гаденыш! Я тебе сейчас такие деньги устрою!

– А еще хочу послушать, как Паланов петь будет.

– Сейчас ты сам у меня запоешь, Иуда Курин!

– Скоро из города вам много певцов привезут.

– Все-то ты знаешь! А ну, брысь отсюда!

Послышался вскрик, а потом быстрые удалявшиеся шаги.

«Сначала объясните, в чем дело», – дружелюбно предложил я, когда старшина вернулся.

«Это мы будем решать, что – сначала, а что – потом», – разъяснил Харитон.

– Разве я против?

– Именно ты и против!

Он все время орал: «Гляди мне в глаза»!

– Зачем!?

– Молчать! Гляди мне в глаза!

– Но это опасно!