Ольга Гусева - Шурочка: Родовое проклятие

Однажды ночью Арина испустила крик, который мог бы разбудить и мертвеца. Дикий вопль пронесся в воздухе с какими-то странными, нечеловеческими интонациями. Крик снова повторился. Казалось, это был вопль самого дьявола. Но это был голос человека, в котором угасла последняя искра разума. Дьявольский вопль снова вырвался из глотки помешанной женщины. Поля наклонила голову так близко, что могла ясно видеть выражение лица своей матери, ее безумную мимику и дико вращающиеся глаза. Маленькая Шурочка стояла рядом и держалась ручонками за край платья Полины.

– Дочка, ты иди во двор, не надо тебе видеть свою бабушку, иди, дружок.

Едва услыхав слово «дружок», сумасшедшая неожиданно пришла в сильнейшее возбуждение. Страшный крик потряс воздух, судорога исказила черты лица, глаза зажглись огнем безумия, что жутко стало глядеть.

– Дружок! – завопила она. – Ты сказала – Дружок! Назвала имя этого пса! Давай его сюда! Это он убил твоих детей! Где он? Пустите меня к нему, я задушу его собственными руками! Я покажу этому псу дорогу прямо в ад! Да где же он?

– Мама, о чем ты?

Но ее дико блуждающие зрачки внезапно застыли.

– Вот и отмучилась, бедная, – произнесла Полина, повернувшись к Клавдии, – только я не поняла, что ее так мучило, почему она вспомнила Дружка, и о каких детях она говорила? Наверное, ей что-то мерещилось в предсмертном безумии. Клавдия, нам надо позаботиться о похоронах маменьки, царство ей небесное.

С этими словами Полина направилась к двери, а Клавдия, глядя ей в след, тихонько прошептала:

– Если бы ты знала, Поленька, какой она совершила грех! С таким грехом не видать ей царства небесного, ей уготовано место в самом страшном аду!

Шел 1915 год. Бутурлинка была небольшой деревушкой – чуть больше сотни жителей. С одной стороны у самой деревни земля была изрезана оврагами. С каждым годом их становилось все больше, и, казалось, крайние избы вот-вот сползут по крутому откосу. С другой стороны протекала небольшая речка Сердоба. Это был самый живописный уголок. Деревья низко свешивали свои ветви над водой, словно стремились искупать свои листочки в прозрачной воде. А запах! Особенно весной, когда все преображалось вокруг. Зацветали луга, земля покрывалась нежной зеленью, и повсюду вспыхивали алыми, голубыми и золотистыми огоньками полевые цветы – ромашки, колокольчики, васильки. А далеко-далеко за деревней росли дремучие леса, и жители побаивались ходить на край деревни зимними вечерами, когда всюду лежал снег без конца и без края, и слышался далекий волчий вой. То ли он слышался на самом деле, то ли мерещился их настороженному слуху.

Шурочке разрешалось играть только во дворе дома. Когда ей исполнилось пять лет, ей впервые разрешили одной выйти за калитку. Она надела свою любимую синюю кофточку с капюшоном и смело шагнула за порог. Только что прошел быстрый летний дождь, и снова засветило солнце высоко в небе, в котором ветер сметал последние облака далеко за горизонт.

Шурочка стояла за калиткой загорелая, румяная, с ясными карими глазами. Ее взгляд был прикован к девочке, которая стояла возле своей калитки напротив Шурочкиного дома, точно в такой же кофточке с капюшоном, только розового цвета.

– Ты кто? – крикнула Шурочка.

– Я Настена. А ты кто?

– А я – Шурочка. Давай дружить?

– Давай, – ответила Настена, и ее серые глазки засверкали, точно огоньки.

С каждым днем дружба девочек становилась все крепче. Они уже не боялись уходить на речку, летом часами бегали за бабочками, собирали цветы, шлепали по теплым лужам. Больше всего подружки любили лазать по деревьям. Они забирались так высоко, что их сердечки сжимались от страха, когда они глядели вниз, а потом потихоньку слезали, нащупывая босыми ножками сучья, стараясь не изорвать свои платья. Полина постоянно обнаруживала у Шурочки то шишку на лбу, то ссадины на руках и ногах, то разбитые коленки. Дети просто не могли сидеть на одном месте, они бегали, прыгали, скакали с самого раннего утра до позднего вечера. Не раз Полина загоняла свою дочку домой всю промокшую, увидев, как она после дождя бегает по лужам, и брызги от ее шлепающих ног взлетают выше головы. Но Шурочка умела и подолгу молча сидеть и слушать. Глаза ее становились внимательными, темные брови слегка сдвигались, она подпирала голову ладонями и сосредоточенно смотрела вперед. Когда отец был свободен от работы, она взбиралась к нему на колени и забрасывала самыми разнообразными и неожиданными вопросами. А еще она любила встречать его, когда он вместе с другими мужиками возвращался с поля. Она бежала ему навстречу, а он сильными руками подхватывал ее, точно пушинку, сажал на свои плечи, а она, ехав на нем до самого дома, заливалась звонким смехом. Митька с Полиной жили очень дружно. Это признавали все. Они много работали, и односельчане их уважали и любили. А Клавдия так к ним привязалась, что все ее считали членом их семьи. Она жила в соседней избе одна, своих детей у нее не было, и Поленькина семья стала для нее родной. Клавдия помогала им по хозяйству и присматривала за Шурочкой, когда Полина работала в поле.

Родители Насти были образованными людьми. До приезда в Бутурлинку они жили в городе и работали учителями в женской гимназии. Отец Насти – Анисим Петрович – преподавал математику, а мать – Елизавета Афанасьевна – русский язык и литературу. Но их семья едва сводила концы с концами, и они вынуждены были уехать в деревню. Бабушка Насти – Мария Терентьевна – была безграмотная, не знала ни одной буквы, но грамоту очень ценила и уважала. Именно, благодаря ее заботам, Елизавета получила образование. Не смотря на нужду, Мария обучала ее в школе. Она по своему опыту знала, как тяжело живется безграмотным людям.

Шурочке очень нравилась семья Насти, особенно Елизавета Афанасьевна. Она всегда улыбалась и была такая живая, молодая и приветливая. Она часто рассказывала девочкам увлекательные истории. Ее рассказы были обо всем: о высоких горах, синих морях, о больших городах и людях, которые там живут. Дети превращались все в слух, их ротики приоткрывались, глаза блестели, и они с восхищением смотрели на нее.

А бабушка Мария была мастерицей рассказывать сказки. Она знала их великое множество. Усадит Настену с Шурочкой рядом на низенькой скамеечке и рассказывает то про серого волка, то про трусливого зайца, то про хитрую лису. Окончит сказку и тут же начинает новую.

Однажды Анисим Петрович, вернувшись из города, сообщил:

– Начинается новая жизнь, Лизонька, понимаешь, совсем новая! Что творится в городе! Город шумит, ликует, кругом красные флаги, на митингах выступают простые люди – солдаты, рабочие.

Вскоре весть об Октябрьской революции разнеслась по всей деревне, и односельчане устроили большой праздник. Отец Насти был весел и горд, только мать Насти смотрела на него печальными глазами.