Анастасия Куницкая - Вдоль каштановой аллеи (сборник)

– Пить хочешь?

Ася кивнула. Говорить она не могла.

Отвернув крышку, он принялся наливать компот в высокий стакан. Ягоды запрыгали как чумовые, обдавая их пальцы сладкими пурпурными каплями.

Осторожно подняв до краев наполненный стакан, он поднес его к Асиным губам. Она сделала маленький глоток и… растаяла. Все поплыло в тягучем клубничном мареве, которое смешалось с ослепительным солнечным светом из открытого настежь окна и ароматом абсолютного счастья. Голова закружилась, земля ушла из-под ног. Неземная, ничем не измеримая радость прожгла каждую клеточку и растеклась пряно-пьяным глинтвейном, заполнив всю ее целиком.

Ася по сей день помнит этот дурманный пьянящий аромат и восхитительно-приторный вкус клубники и счастья.

Больше ничего между ними не было. Они не целовались ни тогда, ни позже. Не было встреч и вздохов при луне, охапок сирени и букетов роз, как не было и горечи расставания. Их любовь растаяла в воздухе, словно ранний снег, растворилась, исчезла в юношеской суете быстрых дней. Но солнечный вкус компота из клубники навсегда оставил терпко-сладкий привкус счастья на Асиных губах.

Вкуснее того компота она так ничего и не пробовала.

Иногда люди встречаются бог знает зачем. Встречаются, соединяются на короткий миг и расстаются, унося с собой что-то глубинное, трепетное, ускользающее. Иногда они помнят об этой встрече всю свою жизнь.

А вы, вы – помните?

Ирина пришла в гости к своим друзьям-художникам. Она была свободна как птица и одинока как Вселенная.

Крымский вечер, наполненный мерным стрекотом цикад, сиреневый закат, осторожно набегающие на берег волны.

На террасе расположилась вся курортная компания: пожилая чета художников, высокий молодой человек с красивым печальным лицом, несколько грузных мужчин в соломенных шляпах, стайка бронзовотелых курортных девиц и маленькая собачонка, кучерявая и бойкая.

Компания заседала уже, наверное, часа три, откушала плова, осушила не первую емкость с вином и оттого вся пребывала в самом приятном расположении духа. Девицы стрекотали в такт цикадам, грузные мужчины сально улыбались и косили глазом, собачонка носилась взад-вперед, хозяева подливали гостям напитки и потчевали пустой беседой.

Ирина никого, кроме художников, толком не знала, да, впрочем, и не стремилась узнать. Она вся разомлела, растворилась в этом иссиня-черном, сверкающем мириадами звезд южном вечере, потягивала мадеру и ни о чем не думала. Она просто была.

– Можно, я вас напишу? – донеслось до нее с противоположной стороны стола.

Ирина повернула голову. На нее смотрели большие печальные глаза. Они лихорадочно сверкали и светились весельем и еще каким-то единственным светом, но оставались неизменно грустны.

«И почему я не видела этих глаз раньше? – промелькнуло у нее в голове. – Ведь они были всегда».

– Вы тоже художник? Я не знала.

– И я раньше не знал, – засмеялись печальные глаза.

– А как вы меня будете писать? – Ирина неожиданно смутилась. Она была уверена, что ей непременно предложат позировать нагой.

– А как бы вы хотели? – печальные глаза приблизились к ее лицу.

– В красной шляпе, – неожиданно сказала Ирина и закрыла лицо руками.

– У меня есть красная шляпа, пойдемте! – длинная цепкая рука метнулась к ее запястью и выдернула из-за стола.

В кромешной тьме они пробирались сквозь колкие густые кусты, небо мелькало над головой звездной россыпью, дурманяще пахло магнолией, влажной листвой и еще чем-то новым, неузнанным, заветным.

Наконец, они нащупали деревянную калитку с железным кольцом. Высокий молодой человек пригнулся, толкнул калитку плечом и нырнул во двор, увлекая за собой нечаянную спутницу.

– У меня здесь совершенно негде присесть: ни стула, ни табурета. Так что просто ложитесь.

Ирине стало страшно. Ей захотелось бежать, и захотелось повиноваться, и… что-то еще, внеплотское, вонзилось в нее и застряло, мешая дышать.

Цепкие руки уложили ее на мягкую теплую циновку. Цепкие руки раздели ее всю донага и возложили на голову длиннополую красную шляпу. Лицо ее стало пунцовым от смущения. Или это был лишь отсвет шляпы?

– Вам не холодно? Принести вам вина?

Ирина кивнула.

Рука протянула к ее щеке бокал, доверху заполненный темным янтарем мадеры.

Молодой человек на минуту отвернулся, готовя краски и кисти к работе.

– О чем вы сейчас думаете? – спросил он, не оборачиваясь.

– О том… о том, что я никогда не пила мадеру голая на полу и в красной шляпе.

– А вам этого всегда хотелось?

– Не знаю… да, пожалуй… пожалуй, что так. Думаю, мне всегда этого хотелось.

– Это немного странная фантазия. Почему она пришла вам в голову? – он обернулся, пристально глядя ей в лицо.

– Она пришла в голову вам, – смутилась Ирина.

– Нет, нет, эта фантазия пришла в голову именно вам, я ее просто считал.

– Считал? Как это – считал?

– С вашего сознания.

– Вы медиум? – Ирине снова стало страшно и немного зябко. Она быстро сделала большой глоток.

– Я – художник, – молодой человек замер в задумчивости. Его взгляд стал напряженным и таким плотным, словно он хотел вобрать в себя все: каждую линию ее тела, каждый изгиб, всю цветовую гамму, всю игру светотени.

Ирина замолчала. Ей нестерпимо захотелось спрятаться за стеклянной выпуклостью бокала, но взгляд ее не пускал, она вся оцепенела под его густой тканью.

– Я знаю про вас все, ничего не зная. Мне не нужно простое знание. Вы сейчас открыты для меня как истина.

– Поэтому художники так любят обнажать натурщиц?

– Вероятно. Одежда мешает, она скрывает истинный свет. Сейчас я смотрю на вас и не вижу вашего тела, поверьте! Ни формы груди, ни ваших рук или ног. Я вижу только вас саму, но всю, целиком, как на алтаре.

– На жертвенном? – усмехнулась Ирина, мучительный озноб пробежал по всему ее телу.

Молодой человек молчал. Его рука уже стремительно бежала по мольберту, вычерчивая линии и накладывая мазки.

– Вы любили когда-нибудь? – прервал он молчание.

– Да… почему вы спросили?

– Когда вы любили, нужно ли вам было знать об этом человеке что-то конкретное? Или вы знали все и так, потому что знание пришло извне и изнутри одновременно?

– Я никогда не думала об этом… но, да… вы очень точно сказали! Отчего так, вы знаете?

– Знаю. И вы знаете, потому что любили. Снимите шляпу, положите ее рядом.

– Но…

– Она вам больше не нужна. Вам нечего скрывать, я все и так знаю. Закройте глаза. Пойте.

– Петь? Почему? Что петь?

– Что угодно, что взбредет вам в голову.

Ирина стала напевать что-то, кажется, Марсельезу. Ей пришло в голову, что это полная чушь – лежать в чужом южном городе, на чужой циновке, голой, с бокалом мадеры, и распевать Марсельезу с закрытыми глазами. Но художника это ничуть не удивляло. Широкими движениями руки он продолжал наносить линии, мазки, штрихи.