Наталья Горбачева - Мои друзья святые. Рассказы о святых и верующих

– Она до сих пор про это без слез не может вспоминать и попросила тебе рассказать, чтобы ты в книжке-то своей про это написала, – подытожила Валя.

– Когда-нибудь напишу… сейчас места не хватит. Надо ведь подробненько нашу историю описать, чтобы люди поняли, ради чего Томе являлся преподобный. А так – мало ли кому он являлся. Ты-то вот как думаешь?

– Думала над этим… – с готовностью отозвалась Валя. – Не могу понять, почему ей-то чудо? Даже завидно стало. Ни тебе, ни мне… Ты вот в книге про нее напишешь, еще прославится на ровном месте…

– Эх, Валюшка… Совсем холодно. Самое главное чудо, когда душа человека преображается: был закоренелый грешник, а вдруг прозрел, отстал от грехов своих. Поняла?

– Ни от каких грехов она не отстала. Только ревет вторую неделю. Может, ее психиатру показать? Нет, правда…

– Ей бы на исповедь сходить.

– Сходила. Я прям даже удивилась.

– Слава Богу! Здорово! – обрадовалась я. – Не надо к психиатру. Успокоится. Поехала-то она к «покровителю торговцев», а он, верно, указал, что жизнь ее круто поменяется. Вот она и плачет.

– Ой, ну ладно… Сложно все это как-то. Ты как книгу издашь, позвони мне. Я сразу сто штук куплю. Подпишешь, буду всем дарить…

Очень, конечно, умилилась я Томиной истории и именно тогда впервые ясно удостоверилась, как близки к нам святые, которым мы молимся.

Я старалась писать о преподобном Серафиме так, чтобы читатели поняли, что не сразу он сделался иконой. Много раз ему, как и любому человеку, приходилось преодолевать себя – в маловерии, сомнениях, болезнях, душевных страданиях, в бесовских нападениях и даже гонениях, но в отличие от подавляющего большинства христиан отец Серафим всегда, в самых наималейших мыслях и делах бескомпромиссно выбирал жизнь по воле Божией, уподобляясь Христу. За 55 лет подвижничества, житие Саровского чудотворца вобрало в себя все возможные подвиги, которыми когда-либо прославилась славная череда русских и не только русских подвижников. Тридцать лет отшельничества. Три года столпничества, когда тысячу дней и тысячу ночей стоял «пламенный» Серафим на камне, взывая к Богу: «Господи, милостив буди мне, грешному». Подвиг безмолвия. Затворничество. Старчество. Серафим Саровский поистине соделался преподобным – своей кротостью, смирением, послушанием, совершенным незлобием уподобился Господу Иисусу Христу. И такой-то святой душе Господь вручил дары прозорливости и чудотворения.

Стоило ли «стебаться», как выразился МихАбр, над экстрасенсами? Жалкие они, горделиво приписывающие себе то, что совершается лишь силой Божией. Грош цена их «исцелениям»…

Книга была закончена в срок, чему я радовалась как новому чуду святого старца. Придя в издательство, гордо кинула рукопись на стол необычно в тот день приветливому МихАбру, мол, на тебе, кровопивец, и молча, но победно, удалилась. Это, вероятно, и послужило последующему за тем искушению, которое уврачевало мою несмиренную выходку: если приписываешь успех книги молитвам преподобного Серафима, нечего вести себя так, будто вся заслуга этого успеха принадлежит тебе.

Искушение вышло из-за того, что я начала писать книгу «с конца», решив рассказать сначала о блаженной кончине старца, которая с очевидностью свидетельствовала о его святом житии. Не зря сказано: «конец – делу венец» и «по жизни каждого – смерть его» [8] Слова принадлежат преподобному Ефрему Сирину Также Предание Церкви сохранило слова Христа – «В чем застану, в том и сужу». . Смерть застала преподобного Серафима стоящим на коленях, со сложенными крестообразно руками в молитве перед иконой Божией Матери «Умиление». В этот момент обнаружилась и присущая ему прозорливость. Старец Серафим при выходе из монастыря в пустынь имел обыкновение оставлять в своей келии горящими свечи. Монах Павел, пользуясь его расположением, иногда говаривал старцу, что от зажжённых свеч может произойти пожар; но отец Серафим всегда отвечал на это: «Пока я жив, пожара не будет; а когда я умру, кончина моя откроется пожаром». И действительно, когда увидели, что из его кельи повалил дым, обнаружили и скончавшегося старца.

Для меня не было ничего странного в том, чтобы сначала рассказать о святой кончине, которая истинно стала вторым рождением преподобного Серафима – в жизнь вечную; со смертью исполнились для него слова апостола Павла «для меня жизнь Христос и смерть приобретение» [9] Флп. 1:21. . Но это для христианина. Для человека неверующего мысль о смерти вызывает страх и ужас.

На следующий же день позвонил МихАбр и минут пять орал мне в трубку, что я, больная на голову писательша, совсем завралась, ни в чем не разбираюсь, испортила книгу, сорвала выпуск серии, «держу всех за дураков» и прочая, прочая. Я не могла понять, что именно вывело моего издателя из себя. Но в его ругань с крепкими выражениями и слова невозможно было вставить.

– Приходи сейчас же, забирай рукопись, переделывай. Так не пойдет!

– Что не пойдет? – занервничала я.

– Все! – заорал он. – Все! Понимаешь? Сначала люди родятся, а потом мрут, а не наоборот! Ясно, твою мать…

– Но я же про святого, это житие…

– Тем более! Так-то вряд ли будут читать твой опус, а с похорон начать – это полный абзац! Ты как до этого додумалась?

– Не с похорон, со смерти…

– Замолчи! Все! Утром ко мне! – крикнул он и бросил трубку.

Внутри у меня всё тряслось. Невозможно было представить, что к завтрашнему дню МихАбр успокоится: если он сказал, что так не пойдет, значит, так не пойдет ни при каких обстоятельствах, он никогда не брал своих слов назад. Я выпила корвалол и что-то там еще из другого пузырька, но трясти продолжало. Я готова была сдаться: если каждый раз он будет ставить подножку в самом неожиданном месте и орать на меня, заставляя переделывать житие по его образу и подобию… Нет, не вынесет душа поэта…

Но потом все-таки сообразила позвонить духовнику, который благословил читать акафист преподобному Серафиму. Я обзвонила своих воцерковленных знакомых и сообща стали мы воздвигать молитвенный щит.

На следующий день до полудня из издательства мне не звонили. Я тоже затаилась. Но к вечеру сердце снова забилось от неизвестности своей участи. Я набрала номер, меня соединили с МихАбром. Он, кажется, забыл о вчерашнем разносе, машинально спросил:

– Чего звонишь?

– Вы же просили прийти…

– А… – вспомнил он и выдал все свои вчерашние ругательства, но в смягченном варианте.

– Так мне приходить за рукописью? – осторожно поинтересовалась я. В трубке были слышны посторонние голоса: в кабинете происходило какое-то совещание.

– Зачем ты тут еще нужна? Сами разберемся, – сказал он и бросил трубку.