Виктор Большой - Заметки молодого человека

Подходит ко мне:

– Виктор, тебе не кажется, что левый глаз должен быть несколько меньше? Ты учёл сокращение отдельных частей черепа в перспективе? И за контрастами следи, фактурой. Помнишь, в предыдущем рисунке, у тебя второй план упорно «вылезал» вперёд, споря с первым? Я понимаю, – продолжает она, – что, возможно, тут проявляется твой темперамент. Но им надо уметь управлять, согласись.

– Да, конечно, Ольга Владимировна, – отвечаю я ей.

Она мне нравится – наш преподаватель. Про себя называю её «Афродитой». Время от времени я её сравниваю с гипсовой Афродитой, стоящей в углу помещения. И у той и у другой довольно узкие, девичьи плечи, гордо посажена голова, тонкая талия. Нижняя часть тела у обоих более основательная, плотная; бедро красивой, округлой формы. И при этом удивительная гармония целого – линии тела плавно перетекают друг в друга. Гипсовая Афродита, правда, почти обнажена, позволяя не торопясь любоваться этим замечательным творением.

Мелькает шальная мысль: «Взглянуть бы на нашу Ольгу Владимировну без «драпировок»! Не удивлюсь, если в чём-то она ещё и фору даст этому каменному изваянию. Она же живая, тёплая…»

Быстро отгоняю эту и подобные мысли – надо работать. У рисующих рядом, дела идут неплохо. Молодая супружеская пара, которая так бурно обсуждала поведение на набросках Марианны явно уходит вперёд. Советуясь друг с другом, что-то подсказывая, поправляя, они лихо ведут свои рисунки.

Решаю, что надо бы собраться и подтягиваться к ним. Но параллельно всё же продолжается мыслительный процесс.

Ну и мужик – этот Геракл. Неслабый. Такой, если возьмёт за шиворот, может спокойно швырнуть твоё бренное тело метров на 15–20 куда-нибудь в сторону. Как вешалку для одежды. Без каких бы то ни было проблем.

Интересно, а девчонки, вообще, что-то чувствуют, глядя на такую мужскую стать – на того же Геракла или Давида? Или им всё по фиг, главное нарисовать; или все они, наши девчонки, как подморожено-замороженные?

Да хрен ты что-то нарисуешь, если не чувствуешь – прихожу я к заключению.

Оглядываюсь вокруг. У одной-двух глаза, кажется, всё же блестят живым огоньком. У остальных в лицах вижу одно лишь упорство в решении непосильной для некоторых задачи. Да, «далеко» же они пойдут, наверное…

В перерыве многие выходят на лестничную площадку – покурить, пообщаться. Там, вместо скамьи, лежит огромное, кривое бревно (заготовка для скульптуры из дерева). Неведомо, когда его втащили сюда, на третий этаж старого питерского дома, но судя по его затёртому виду, оно здесь уже не один год. Видимо, ещё не народился тот, единственный, «наш» Буанаротти, который справится с непростой задачей – превратить это бревно в шедевр деревянной скульптуры.

Сколько замечательных былей и небылей слышало оно от нас.

Вот кто-то из парней сетует на то, что никак не может встретить девчонку по душе.

– Да, ладно тебе, – ему отвечают. – Нет тут никаких проблем. Весь «слабый пол» вокруг только и думает о счастье и любви. Это у них сидит если не в коре больших полушарий, то в подкорке, точно. Я тебе говорю, – продолжает уверенный голос. – Только нужно знать, что и когда сказать им, какую струну или точку тела задеть, как бы невзначай. И, поверь мне, они тут же зазвучат, заиграют.

– Но, учти, каждая – по-своему, – продолжают наставлять незадачливого «Ромео». – Вот тут и будешь выбирать, как медведь на реке выбирает рыбёшку поаппетитнее, когда она идёт на нерест.

Понял? – Приятель увесисто хлопает по спине «Ромео». Тот с сомнением качает головой.

– Не боись, – продолжают его шутливо наставлять. – Но помни. Одна девчонка может зазвучать как арфа, другая, как гитара, третья, вообще, как целый оркестр. Ты как шум переносишь, нормально? А музыку?

– Но есть и такие, что звучат, как инструмент, у которого струны натянуты плохо или их нет вообще. Увы, и такое бывает (особенно, если не ту точку заденешь); может быть, правда, в данном случае, дело не столько в ней сколько в тебе; как говорят – нет контакта… Так что смотри, приятель, не ошибись.

– Хорошо тебе, – отвечает «Ромео» своему другу, – ты их с полоборота «заводишь». Перезнакомился со всеми, а может и не только…

– Нет, к сожалению, не со всеми. Но стремиться надо…

В это время мимо нас пробегает Верка. Симпатичная девчонка – бледное лицо, тёмные волосы, почти чёрные глаза. Она, видимо, ненадолго выходила на улицу. Как у сказочной принцессы, в её волосах и на длинных ресницах сверкают капли уже успевших растаять снежинок. Тут же мелькает мысль: «Вот чудо! Написать бы её – вот так! Полжизни – за такой портрет!»

– Вера, вот Анатолий никак не может встретить девушку своей мечты, – начинаю я с ходу и без подготовки.

Тот, о ком говорят, тут же начинает медленно краснеть.

Верка в ответ:

– Пусть в кино пригласит. Там, в потёмках, может будет более решительным.

– А с тобой, Витька, я согласна и просто по Румянцевскому садику побродить, осенью подышать. Хорошо же там… – Говорит она мечтательно.

Я ей:

– Ты умница, Верка. Ты же знаешь – я люблю тебя, мы все тебя любим, честно.

Вера:

– Мне все не нужны. Мне один нужен.

И, махнув рукой, она уносится дальше, оставив после себя налёт какой-то недосказанности и лёгкой грусти, что ли.

Действительно, столько замечательных девчонок вокруг, а любишь всегда только одну.

И, уже без особого настроя, толкаю Анатолия в плечо:

– Давай, действуй парень. Всё в твоих руках.

– Ага, – отвечает почти обречённо он мне.

Перерыв заканчивается. Мы возвращаемся к своей работе.

Так пролетают дни и недели, как пейзажи за окном несущегося поезда. Яркие, цветные – это когда мы со Светкой встречаемся, более сдержанных тонов – это трудовые будни; а ночные и вечерние пейзажи с проблесками далёких огней – это дни, когда мы не встречаемся, но есть искорка надежды, что пути наши всё же пересекутся.

Иногда нам удаётся встретиться в мастерской. Но не часто – обычно там всегда шумно, много народу, который торопливо делится последними новостями, показывает ещё не просохшие этюды и просто бурно и яростно говорит «за жизнь».

Мои друзья легко приняли её в свой круг. Тем более, что взгляд «со стороны» очень важен, когда хочешь понять – что же у тебя на самом деле получается на холсте. Дело в том, что когда долго занимаешься каким-то одним делом глаз, как говорят, «замыливается», то есть ты теряешь способность свежо воспринимать результаты своего труда. Вот тут моя Светка и оказывалась как нельзя кстати.

Был случай – вытащила она откуда-то из дальнего, пыльного угла забытый всеми этюд, выполненный просто на колорит, на импровизацию цветом:

– Посмотрите, что я нашла! Какое чудо! – Она смотрит с восхищением на работу, где на тёмном фоне написано несколько геометрических фигур. Но как! В них такой «звук» настоящий, столько экспрессии, что действительно непонятно почему автор забросил свою работу так далеко. Впрочем, возможно, она была убрана туда, чтобы просто отлежаться, чтобы со временем можно было разобраться – что же всё-таки получилось в ней, а что – нет.