Ирина Мороз - Умер, шмумер, лишь бы был здоров

После долгих размышлений и нескольких продолжительных бесед по телефону с Завьяловым, профессор Штейн, наконец, принял окончательное решение. Они договорились встретиться в консерваторской «Кофемании». Там за чашкой кофе Анатолий Львович подробно изложил Юрию Геннадьевичу план эксперимента по оживлению Ленина.

Завьялов вытащил мобильник, открыл в нём календарь и, постучав указательным пальцем по квадратику «1-ое декабря», заговорчески приблизился к Штейну.

– Анатолий Львович! В этот день мавзолей закрывается для посетителей на месяц по случаю замены водопроводной инсталляции. Я уже организовал вам свободный вход в помещение на срок ремонта. Если я правильно понял, вам предстоит ежедневно вводить инъекции в тело Ильича на протяжении трёх недель?! – Завьялов вопросительно выпучил глаза.

Штейн утвердительно кивнул.

– Тогда – лады, – Юрий Геннадьевич запанибратски похлопал профессора по плечу и встал со стула, заталкивая вылезающую рубашку в брюки, – будем на телефонной связи.

«Кашу маслом не испортишь». Об этом думал профессор Штейн поздно вечером, добавляя каплю тягучего вещества в революционную эссенцию, которая так невообразимо оживила мышку Муську.

Тончайший срез головного мозга, изъятый из спрессованного пакета с наклейкой «В.И.Л. 666» полтора месяца плавал в плоской банке с питательной средой. Результатом ожиданий явилась зеленоватая субстанция, по мнению Штейна в своём беспредельном потенциале способная перевернуть существующие представления о жизни и смерти и, как следствие, изменить направление человеческой эволюции.

Впервые Анатолий Львович увидел Ленина тридцать пять лет назад, за несколько дней до праздника 7-го ноября. Он помнил, как, заранее заказанный мини-автобус доставил полусонную и нескончаемо зевающую делегацию сотрудников НИИ на Красную площадь. В этот день в виде исключения мавзолей открыли не в десять утра, а на рассвете, чтобы дать возможность группе тульских коммунистов, приехавших в Москву на один день, увидеть высохшее тело Ильича и вдохнуть формалиновый запах советского бессмертия. Город ещё не проснулся, но к мавзолею уже тянулась серая очередь молчаливых, не выспавшихся людей. Кто-то ответственный за порядок, видимо парторг, нервно топтался в хвосте очереди, попеременно поглядывая то на часы, то в сторону отбившихся от коллектива ненадёжных элементов, самовольно рассматривающих Троицкую башню Кремля. Было темно, холодно и ветрено. Парторг старался удержать в руках вырывающийся транспарант, на котором большими чёрными буквами было написано: «РАБОТНИКИ ТУЛЬСКОГО ПИЩЕПРОМА ПОЗДРАВЛЯЮТ ДОРОГОГО В. И. ЛЕНИНА СО СВЕТЛЫМ ПРАЗДНИКОМ ОКТЯБРЯ».

Молодой генетик Штейн тогда ещё подумал: «А подарки, а торт, а пожелание здоровья? В принципе – иди, знай! Может, внизу, в банкетном зале мавзолея в эту минуту накрываются столы. Жирные окорока и аппетитные тушки перепелов, обрастающие румяной корочкой в пузырьках кипящего соуса, возлежат на огромных резных подносах, забивая запах разлагающегося тела ароматом изысканных приправ. А на десерт – ммм! Вкуснятина какая! Пальчики оближешь! Пирожные, сладкие булочки, начинённые экзотическими фруктами, коврижки всевозможных форм и, безусловно, натуральные тульские пряники. А что? Чем плох сценарий? После жертвоприношения коммунисты вознесут хвалу истукану, пропев для него ритуальную молитву „Ленин всегда живой“, а затем удовлетворённые, с большей уверенностью в завтрашнем дне, уедут в родную Тулу».

Да! Картинка тридцатипятилетней давности чётко всплыла в памяти.

А сегодня, 1-го декабря 2007 года профессор Штейн во второй раз посетит мавзолей.

В 20 ноль-ноль Анатолий Львович положил шприц в медицинский саквояж времён А. П. Чехова, переходивший по наследству от отца сыну в течение трёх поколений, запер дверь лаборатории и, спустившись лифтом с пятого этажа, вышел на заснеженную улицу. Холодный ветер угрожающе выл, пытаясь сорвать шапку с головы профессора.

Мерседес Завьялова дважды моргнул фарами, призывая озиравшегося по сторонам Анатолия Львовича сделать несколько шагов вправо.

В темноте траурного зала мавзолея, слабо освещенный, поблескивал купол стеклянного саркофага. Завьялов нажал на кнопку пульта, и купол отъехал в сторону.

На зависть чёрным мумиям египетских фараонов лицо светоча коммунизма, в который раз отшлифованное и загримированное, как и положено, светилось, излучая коммунистические флюиды по всему периметру усыпальницы.

Анатолий Львович снял пальто, повесил его на спинку чёрного кресла, под которым валялась, видимо не замеченная уборщицей, шелуха от семечек. Затем с треском натянул стерильные перчатки, вынул из саквояжа шприц и осторожно приблизился к спящему вечным сном вождю пролетариата. Уколов его бескровную шею и зачем-то протерев место укола ваткой со спиртом, профессор Штейн улыбнулся Завьялову, который, не прекращая, теребил свой галстук.

– Не волнуйтесь так, Юрий Геннадьевич. Синяка не будет. У этого препарата, дорогой мой, – единственное побочное действие. Он вызывает бессонницу.

Через две с половиной недели ежедневных инъекций тело Ленина стало подавать первые признаки жизни. Вместо исчезающего формалина развивались внутренние органы, заполняя собой брюшную и грудную полости. Сформировавшийся желудок начал сокращаться, с треском выталкивая собравшиеся газы, что в свою очередь повлияло на внутреннее ухо, чутко реагирующее на дробный звук слабым подёргиванием головы. Окрепшие мышцы спины, наливаясь кровью, приподнимали верхнюю часть туловища.

Всё было готово для встречи с оживающим Ильичём. Из Рязани прибыл Кузьма Вертухаев, срочно вызванный Тарнадиным. Был назначен день и час проведения операции по освобождению воскресшего вождя из восьмидесяти трёхлетнего заключения. Чтобы обеспечить Владимиру Ильичу нормальный быт, Александр Устинович оборудовал подвал загородного дома в «Разливе» всем необходимым.

Когда подельник Тарнадина Кузьма Вертухаев (или попросту Торпеда) вырвался из гранитных застенок с подпрыгивающим на каталке полуобморочным Лениным, было уже далеко за полночь. До ожидавшего их чёрного джипа оставалось ещё метров сто.

Во мраке морозной ночи его раскрытый багажник напоминал разинутую пасть огромного чёрного медведя. Пасть захлопнулась, проглотив бесценный груз. Железный медведь икнул и понёсся, сверкая пятками колёс, оставляя за собой осиротевший склеп, Красную Площадь, сонную Москву с унылыми москвичами, которым, в принципе, до лампочки, как существование мавзолея, так и сам вождь пролетариата, мёртвый или живой.