Анна Янченко - Underdog

Водителю пришлось сделать крюк и резко развернуться, меня дернуло, ремень безопасности натянулся, и я услышала, как тело прошуршало по дну фургона. В черном пакете дедушка казался еще больше и выше, чем я его помнила. Когда мне было 14 лет, он был на голову выше меня и я стеснялась его. Со своими шляпами, зонтом-тростью, про которые тогда еще никто и не слышал в Лозовой, он казался инородным телом в мягких тканях этого города.

Дедушка часто выходил на променад, и, встречая его случайно, я пряталась в подъездах. К тому времени он рассорился с семьей, точнее – семья перестала делать попытки его понять. А я считала себя нормальной. И в какой-то степени боялась его – на его забитых книжных полках мирно соседствовали книги по плавлению металлов, сопротивлению материалов, машиностроению и практической магии. Был даже антикварный том сочинений Папюса. Нам не о чем было говорить.

Как-то мы с Паскалем сидели в «Chez Omar» (кредитные карты не принимаются), я полушутя выпрашивала у официанта понравившийся мне магрибский стакан для чая, и тут за окном прошел мужчина, в плаще, шляпе и с тростью. Я вскочила из-за стола, чтобы выбежать к нему, но официант вернулся с завернутым в бумагу стаканом и перегородил выход. А стакан тот я разбила случайно через месяц.

Сейчас дедушка лежал в пакете, холодный и твердый. Я заметила, что пальцы моей правой руки дрожат, а левой – нет. Это показалось мне странным. Машина, раздирая ревом мотора липкую тишину, въехала на территорию больницы. В пятнадцать лет именно тут мне вырвали гланды.

Это было 23 декабря, поэтому в тот Новый год я напилась. Не специально – просто очень хотелось есть, а я могла лишь пить жидкость. И поначалу очень злилась – глотаешь шампанское, а оно, пузырясь, выливается через ноздри. Правда, потом этот нюанс даже добавил острых ощущений. Пока я лежала в больнице, все дни подряд шел снег, а одноклассники приходили меня навещать. Одноклассницы не пришли ни разу. А я радовалась, что мне нельзя есть и потому быстро худею, и бегала курить под лестницу. Однажды там были слышны крики роженицы, позже по лестнице весь день бегали медсестры с какими-то тазиками. В этом здании не было родильного помещения, наоборот, тут на четвертом этаже лежали беременные, которым было запрещено рожать, и их заставляли делать аборты даже на поздних сроках. А одна отказалась от всего и даже собиралась сбежать, но ее уговорили остаться в больнице. Все были уверены, что она вот-вот умрет. А она не умерла, еще и родить умудрилась. В ту ночь дежурные медбратья и медсестры со всех этажей, кроме реанимации, здорово напились. Они радостно кричали, танцевали, что-то пели, собирались даже потом сообща ехать крестить этого ребенка, а под утро бегали и просили закуску у сонных больных.

Я никогда не видела больничный парк ночью. Почему-то сейчас я поняла, что почти все деревья здесь – липы. Из-за жары даже казалось, что они пьяно, по-июньски, пахнут. Перед регистратурой парк вообще никак не освещался. Машина остановилась в кромешной тьме. Мне нужно было зарегистрировать дедушку и взять ключи от морга.

Когда глаза привыкли к темноте, за деревьями стали видны тускло освещенные окна главного корпуса. И еще луну. Почти полнолуние, и одна сторона луны покраснела, будто после пощечины. Приглядевшись, можно было увидеть еще три звезды. Больше – ничего.

Я бежала к огням. В том, чтобы бежать, не было необходимости, но мне как-то нужно было унять неконтролируемую дрожь в правой руке. Споткнулась о какой-то невидимый предмет. Бордюр. Больно проехалась коленкой по асфальту. Дрожь в руке прошла, и я, прихрамывая, побежала дальше. В приемной было три человека – они посмотрели на меня с издевательским упреком. Я, держась за кровоточащую коленку, понимала их. О том, что дедушка умер, я узнала, когда мы с харьковской подругой (Нина, учились вместе, уже замужем) заходили в KofeIN, чтобы отметить встречу парой-тройкой мохито. Переодеться было некогда, и сейчас короткое желтое платье, бирюзовые босоножки и вечерний (размазанный уже) макияж совершенно не соответствовали ни случаю, ни месту.

Я громко сказала, что мне нужны ключи от морга. Очень громко. Проворная дежурная затащила меня без очереди и попросила не пугать здесь всех. Потом начала переписывать дедушкины данные в толстую тетрадь, попутно сообщая, что сегодня в морге нет электричества. Дала мне два ключа, объяснив, что первый – от коридора, а второй – от покойницкой. Потом попросила занести ключи обратно и сказала, что дедушку нужно положить на любую свободную каталку и главное – не забыть сверху него положить свидетельство о смерти. И что если мы собираемся завязать ему руки-ноги полотенцами, то в этом нет необходимости. Я не понимала, что она имеет в виду. Говоря, она скрипела ручкой о бумагу. Такие шариковые ручки считались очень модными, когда я пошла во второй класс. Они писали фиолетовыми чернилами, и написанные ими буквы таинственно пахли. Первая такая ручка появилась в нашем классе у одной девочки-отличницы в день рождения классной руководительницы, который совпал с днем убийства Влада Листьева. Особенным шиком в тот день считалось одолжить ручку у той девочки и написать в дневнике, в графе «домашнее задание», напротив первого урока – «С днем рождения, Ирина Николаевна!», а напротив шестого урока – «День траура». Мы все так сделали, хотя я тогда не знала, кто такой Влад Листьев. После школы я всегда шла к бабушке с дедушкой. Дедушка в дверях обязательно спрашивал меня: «Знаешь, что означает „Анна и Марта Баден“?» – Я говорила: «Нет». – «Анна и Марта купаются», – смеялся он и уходил. Этот ритуал повторялся при каждой нашей встрече. Я всегда отвечала «нет», а дедушка всегда смеялся и объяснял.

Медсестра долго писала и говорила. Ее передние зубы были золотыми. Я попросила ее провести нас к моргу, а она шарахнулась: «Мы никогда туда не ходим!» – и активнее заработала правой рукой. Почерк у нее был каллиграфический. Такой же был у дедушки. Он аккуратно выводил буквы, и казалось, что даже на бумаге он растягивает гласные. Дедушке было кому писать – у него было много военных друзей, которых, впрочем, никто никогда не видел. Я подумала, что нужно найти все письма и написать его друзьям, что дедушка умер.

Обратная дорога к машине не заняла много времени. Водитель знал, как подъехать к зданию морга, – ему, судя по всему, было не впервой. Я попросила его не выключать фары, когда приедем.

Повороты были резкими, дедушка подпрыгивал в черном мешке, мама уже не всхлипывала. Около морга пахло. Сильно пахло – это почувствовали все, когда вышли из машины. Казалось, что ночная тьма здесь плотнее, чем возле больницы. Водитель отказался оставить фары включенными, боясь, что сядет аккумулятор. Я открывала первый замок – навесной, – неуклюже пытаясь подсветить себе мобилкой, и увидела, что мне пришла смс. Наверное, Паскаль. Водитель отправился искать фонарь в машину, брат со знакомыми подготавливали дедушку, чтоб переложить его на каталку, мама снова начала плакать. Замок был ржавый и пачкал пальцы. От запаха начало тошнить. За дверью оказался маленький коридор, заполненный еще более густой вонью. Замок следующей двери был обычным, будто от квартиры в коммуналке.