Виктор Горбачев - Реинкарнация. Авантюрно-медицинские повести

Всё правильно, я уж после жабер поумнел – издержки несовершенной технологии; одновременно с руками и пальцами на пятой неделе у эмбриона закладывается и хвост, только вот на девятой-то неделе он должен исчезнуть. А тут на сельской диете да на свежем воздухе, видать, хорошо ему рослось, он и не исчез. Правда, и расти перестал. Собирайся, говорю, земляк, в Москву со мной поедешь. Мужик молниеносно переоделся в выходное, наказал своим помалкивать, а то головы пооткручивает, и, как испуганный щенок, забился в угол машины. Сводил я его к своим ребятам в институтской клинике. Чего, говорят, мужик, перепугался?! Мы таких хвостов в год десятками отрезаем. Дали мужику спирту выпить, откусили, зашили, залепили. Мужик неделю, на животе лёжа, телевизор просмотрел, потом я его на машине отвёз в деревню. А там, ясное дело, от хвоста избавился, пальцы растут – дня три не просыхали…

После того случая были ещё нежелательные сюрпризы, и я начал понимать, что использование крови беременных – это работа вслепую, не знаешь, что где вылезет и получится ли что вообще. Мне же нужны только стволовые клетки, а не вся репродуктивная мощь беременного женского организма… Мало того, и кровь-то стала для Вики проблемой после того нашумевшего скандала, когда один джигит-гинеколог организовал в своём кабинете что-то вроде публичного кабинета – слышал, наверное. Ну, давал наркоз женщинам, пришедшим на аборт, а перед чисткой за деньги впускал в кабинет мужиков, и те удовлетворялись со спящей в гинекологическом кресле женщиной. Прилично успели с ассистенткой нахапать, пока одна пациентка неожиданно не очнулась не вовремя и не подняла шум. Понятное дело, по всей гинекологии шмон и навели… Плюс ко всему я понимал, что ставлю под удар профессора, потому как эксперименты мои никак не соответствовали инструкциям Минздрава. Вот так я прокувыркался почти полтора года и вроде чего-то добился, а только оказался у разбитого корыта… Один…

Но Бог смелым помогает…

Тот самый красавец с оторванным ухом привёл к Алексу своего крутого приятеля с не менее крутой почечной недостаточностью. Тот, вероятно, на тернистом пути к крутым вершинам успеха вдрызг измочалил свои почки. Одной уже лишился вообще, и вторая дышала на ладан, держа худющего Крутого на голодной диете. Донорскую же почку по некоторым показателям уже который год подобрать не могли, что начисто лишало Крутого возможности пожинать плоды проделанной титанической работы.

Крутой цеплялся за жизнь, а потому хватался за все соломинки. Новое ухо красавца впечатляло и давало надежду. Однако Алекс понимал и реальный риск: и почка одна, и вовсе это не ухо или палец, да и закопать самого могут вслед за Крутым в случае неудачи, и отказывался категорически. У Крутого другие варианты, видно, закончились, и он не отставал:

– Доктор, дорогой, – напирал он, – ты не смотри, что я снаружи хреновато выгляжу – внутри-то я вообще говно!

Переговоры и увещевания закончились неожиданно: Крутой выделил Алексу две комнаты в принадлежащем ему салоне красоты в Крылатском и брался оснастить всем необходимым.

Сдался Алекс после того, как Крутой пообещал регулярно снабжать Алекса четырех-шести дневными эмбрионами (правильнее их назвать бластоцистами), которые оказывались лишними при экстракорпоральном оплодотворении в Республиканском центре репродукции и планирования семьи МЗ РФ. Просто их там всегда с запасом делают, а лишние выбрасывают. А уж ультрацентрифуга для выделения из них стволовых клеток стоимостью двадцать три тысячи баксов – для Крутого сущие пустяки.

Алекс понял, что это его шанс; расписку о добровольности с Крутого, однако, всё же затребовал.

Говорил Крутой тихо, медленно и мало – от бессилия, но распоряжения его исполнялись мгновенно. «Странно, – подумал Алекс, – министры же наши и прочие думцы говорят громко, быстро и много – от избытка силы, и всё впустую. Вопрос: почему?!»

После жуткой нищеты институтской лаборатории здесь, среди этого сверкающего и мигающего великолепия, Алекс в очередной раз с сожалением подумал: наверное, и народ должен почуять запах ладана, как этот Крутой, чтобы начать думать и действовать…

Тогда же, засидевшись за наладкой оборудования, Алекс подумал: а что, если Вику взять к себе работать, и вообще, зажить, наконец, нормальной семейной жизнью? Он заметил её искреннюю радость за него, когда она у него здесь побывала; что-то, однако, опять его настораживало, и он опять решил повременить.

Меж тем на третьей неделе инъекций стволовыми клетками Крутой почувствовал тяжесть в местах расположения почек, причём, и на месте удалённой тоже. Это мог быть признак начавшегося процесса, правда, пока неясно какого…

Ещё через месяц мониторинг анализов мочи дал слабый сдвиг показателей к N; по истечении ещё двух месяцев УЗИ показало на месте почек два клубнеподобных образования, не похожих на традиционную форму почек.

Оживший и повеселевший Крутой болтал в колбе, как вино в фужере, собственную мочу и с большим энтузиазмом всем показывал:

– А-а?! Ни мути, ни запаха!!!

Спокойная жизнь доктора Алекса по обслуживанию в эти три месяца одного-единственного пациента на том, собственно, закончилась, ибо собратья Крутого по ремеслу могли похвастать всем, чем угодно, только не здоровьем.

Чудесное исцеление Крутого обеспечило Алексу бешеную рекламу. Тщетно пытался он объяснить, что всё ещё на стадии эксперимента, что случай с Крутым скорее исключение, чем правило, что овца Dolli, которую все его потенциальные клиенты знали и приводили как аргумент в свою пользу, получилась одна из тысячи запрограммированных, да и там не всё гладко, всё было тщетно: крутизна пёрла косяком.

Алекс пытался запугать возможностью занести в организм вирус или микроб вместе с чужой эмбриональной тканью, и что вообще может произойти простое отторжение, и ничего не получится…

Фраза: «Ну, ты всё равно попробуй!» – звучала как отчаянная индульгенция…

Доктора Алекса было трудно удивить количеством страждущих и богатейшей палитрой их болячек. Его поразила напористость, с которой обеспеченные люди пытались внушить ему свою убеждённость, что за деньги можно всё, а тем более за большие. Было очевидно, что пока дело не касалось их здоровья, оно таки так и было. С грустью думал он, что у бедных те же проблемы, только они молчат, мучаются и умирают; а ведь их большинство, но убеждать им нечем.

«Ну, и чёрт с вами! – решил однажды Алекс. – Буду на вас за ваши же деньги и пробовать, раз вы так хотите. Потом, глядишь, и народу что-то достанется».

Оно, конечно, не в клятве дело – какой-то неподдельный стыд за свою профессиональную беспомощность испытывал он, глядя в глаза очередного несчастного. Изуродованные страшными, неизлечимыми пока болезнями, обречённые дети просто разрывали его сердце, так и не выработавшего достаточный иммунитет к чужим страданиям.