Вадим Шильцын - Милюль

Ага! Вот ещё одно обстоятельство тех лет: у нас, во дворе я играл с моим молочным братом из простых людей. Так я и дружил с ним и точно помню, что был он круглолиц и курнос как и все мы, славяне. Продолжалась такая жизнь, пока меня, как вот теперь Алёшеньку, не отправили в кадетский корпус. Я в детстве, как и многие романтически настроенные дети, мечтал стать капитаном корабля. Вон таким, как наш – тут Сергей Пантелеймонович ткнул пальцем куда-то вверх.

Милюль обернулась на этот жест и увидела, как палубой выше проходит вдоль решётчатых перил мостика самый настоящий капитан в белом кителе, белых брюках и белой же фуражке. В руке у него была подзорная труба. Вот он остановился и поднёс трубу к глазу. Капитан некоторое время вглядывался вдаль. Наконец он оторвал трубу от глаза и скрылся, отойдя от перил. Нечто летящее и романтичное привиделось Милюль в явлении этого белого ангела над миром их палубы. Девочка залюбовалась капитаном так же, как вчера любовалась кадетом. Она даже возмечтала о чём-то, но только на долю секунды, а потом снова переключилась на пироги. Сергей Пантелеймонович тем временем продолжал:

– Ну, и когда я вернулся после первого курса на побывку в отчий дом, я встретил моего молочного брата, а мы были почти ровесниками, и не узнал его! Он стал волосами чёрен и носат. Совсем другим парнем стал! Перемену сию, случившуюся с молочным братом, я сам себе объяснил сменой возраста, а курносый и белобрысый облик, который был в моей памяти, стёрся из ней сам собой, оставив лишь тень мимолётного недоумения.

Самое же главное произошло чуть позже, когда я увидел ту водонапорную башню. Ещё в казарме кадетского корпуса я вспоминал о ней, как вспоминают часть пейзажа, думая и тоскуя о Родине. Её образ хранился в моей голове как нечто неизменимое. То, что я увидел, потрясло меня, удивило и даже, можно сказать, расстроило. Сразу же я обратился с вопросом к своему папеньке:

– Что, папенька, – спросил я – башню реконструировали, или заменили на новую?

– Да никто её не трогал – ответил он – как стояла, так и стоит. И ещё простоит так лет сто или двести.

Поначалу я решил, будто он меня обманывает, и стал приставать с подобными вопросами ко всем подряд. Однако, ответ всегда был одинаков и он обескураживал меня…

– Так что с башней то случилось? – нетерпеливо спросила тётка.

– Она абсолютно изменилась! – ответил Сергей Пантелеймонович – в том, докадетском детстве, когда я видел башню чуть ли не каждый день, она была красная и простая, как все водонапорные башни по нашей Руси-матушке, теперь же она стала совсем другой: белая, оштукатуренная, с тонким ровным стволом в сердцевине. Ствол шёл от восьмигранного резервуара к земле. Сам же резервуар будто висел на четырёх ажурных опорах, которые расходились в стороны, как расходятся четыре угла Эйфелевой башни. В общем, оказалось, что это не просто кирпичная бадья на кирпичной трубе, а целое произведение архитектурного зодчества!

– Это прекрасно – заявила тётка.

– Может и прекрасно. Но как вы объясните мне такую метаморфозу? Башню явно подменили, а никто того не заметил. Лишь я один! Все, от родного моего батюшки и до молочного брата, который тоже переменился, уверяли меня в том, что никто башню не трогал и она, как стояла на месте, так и продолжает стоять! При этом я прекрасно помнил другое и был уверен в обратном!

– Сговорились? – предположила Милюль.

– Сговориться могут люди в замкнутом кругу, но посторонние прохожие и мужики, к которым я приставал с расспросами, не могли сговориться. Я же долго носился со своей башней как дурак с писаной торбой. Что вы думаете про такой феномен?

– Я теряюсь – призналась тётка Юлия.

– Вот и я никак не мог объяснить этого. Вплоть до сегодняшнего дня.

– Теперь можете? – спросила Милюль, прожёвывая пятое перепелиное яйцо с сыром.

– Не совсем, милое дитя – ответил Сергей Пантелеймонович – благодаря тебе у меня сложилась в голове этакая гипотеза. Во всяком случае, ты мне напомнила про моё собственное детство, и, кажется, я снова попробовал ответить на свой же собственный детский вопрос, но уже с позиций взрослого человека. Эх, если бы молодость знала, если бы старость могла! – Сергей Пантелеймонович допил коньяк и поднял рюмку вверх, призывая стюарда.

Стюард принёс графинчик коньяку и новую рюмку, убрал использованную посуду и предложил ещё чего-нибудь. Никто ничего более не заказал, и стюард отбыл. Сергей Пантелеймонович отхлебнул коньяку, отставил рюмку и, положив локти на край стола, свёл ладони вместе:

– Вот видите, две ладони – сказал он и тут же развёл их, демонстрируя здоровенные ручищи – они похожи почти как зеркальные отражения друг друга, но всё же между ними есть некоторая разница. Например, на левой – у меня размытая и невнятная линия любви. На правой же она прямая, чёткая и глубокая. Если верить в гадания по руке, то мы видим два разных варианта развития событий. Получается, это две разные пьесы, между которыми общего много, но они всё-таки разные. Здесь – он протянул левую руку – масса действующих лиц, но все они эпизодические. Главных практически нет. Каждое новое лицо оставляет небольшой и незаметный след. Их сплетение даёт подобие общей линии. Ничего серьёзного. Здесь же – он показал правою ладонь – напротив, все подчинены одному, главному, одной, определяющей линии. Лишь одна личность царствует в этой пьесе. Выходит, что мы видим две разные реальности, в которых может оказаться один и тот же человек. Две судьбы. Но откуда они берутся?

– Как человек себя поведёт, так судьба и сложится – предположила тётка Юлия.

– Сложится – эхом отозвался Сергей Пантелеймонович – но я веду к другому. Я хочу вам сказать: вы видели эти две руки, как два разных сценария. Сценарий всегда вещь уже существующая, написанная, как смета, или проект. Выходит, уже есть оба эти проекта, и мы с течением времени лишь пробегаем по одному из них как паровоз по железной дороге. То есть моя душа – это паровоз. Вчера он выехал из Санкт-Петербурга, а сегодня уже миновал Бологое и всё ближе к Москве. Пусть движение паровоза зависит от мастерства машиниста, но путь прочерчен. Именно в детстве, когда пути ещё не разошлись окончательно, я мог переместиться от одного проекта, на другой. И поехал мой паровоз не в Москву, а в Гатчину, по параллельной реальности.

– А обратно? – спросила Милюль.

– Что обратно?

– Можно снова на прежнюю дорогу перепрыгнуть?

– Откуда мне знать? – вздохнул Сергей Пантелеймонович. Я такого не встречал. Давай представим себе, что в моей и в твоей жизни случился сбой. В моей – это выразилось только лишь изменённой башней, да молочным братом. А у тебя всё переиначилось. Словно тебя на одной земле схватили, да на другую забросили. Я в своей жизни больше по реалиям не перескакивал, потому как с каждым шагом, с каждым вздохом костенел и закреплялся.