Вадим Бусырев - Пока играет скрипач

– Вадим? Ты Вадим? А почему?

Мотая дико обросшей курчавой цыганско-молдавской башкой (его два года дрючили за причёску, стригли, он на другой день был опять обросший), глядя восхитительно пьяными шалыми глазами куда-то в сторону Одессы-мамы, глубокомысленно продолжил:

– Вадимы, они все – как у второго Толстого – Рощин. В воде болтающиеся. Меж берегов.

И ушёл. Расхлябанной походкой.

Благословил меня на службу. А может на целую жизнь?

Много о нём ходило воспоминаний. Цыпардей. Цыпа. Кто он был? Цыган или цыганка?

А Борька Попов, тот и взаправду прибыл в туристском снаряжении. И с рюкзаком. Абалаковским. И ему было на всех глубоко наплевать, чего о нём подумают. С высокой горки. В прямом и переносном. Вы уже догадались, почему? Правильно. Мы с ним жили потом в одном домике. И у печки, бывало, вспоминали его любимую:

«Если друг оказался вдруг…»

И он имел право напевать её.

Скалы бухты Лиинахамари в свободные минуты облазил в одиночку.

А Гришка Гарбузов, ну, бля, артист непризнанный! Где-то раздобыл старую суконную «москвичку». После войны комсомольцы такие носили. Как молодой Лановой в «аттестате зрелости». Портфель задрипанный. С материалами последнего съезда КПСС и уставом ВЛКСМ. Ясное дело, и со значком на этой самой «москвичке». Очки нацепил. Покойной тётки Цили, что ли? Потом все два года службы в подпитии сетовал:

– Я чуть глаз не испортил в этих грёбанных очках. Старался, старался… И к Дьяку так припёрся, и к Ваське-замполиту. У меня ж призвание. Хотел вожаком быть.

И волоокими зелёными арбузными зенками обиженно моргал.

– Не вышло. А я человек тонкий, чувственный. Мог бы молодёжь повести. В светлое завтра.

Один, пожалуй, Белоус только уже в форме лейтенантской и прибыл. Представлялся, будучи бывалым, повидавшим. Так его к нам и перебросили. Подфартило Мишане. Из Европы – да и прямо в ж…. Как он сам любил повторять:

– Да… Бывает, бывает. И на «ё» – … и «я» – …, бывает.

Ох, Ребята-товарищи. Как нам трудно с Вами будет. Чувствуете? Ужасно не собранно, не компактно у меня получается с пересказом Былого. А помочь ничем не могу. Терпите.

Или плюньте, не терпите. Терпеть – вредно.

Дьяк сидел в своём кабинете в шинели и шапке. Все уже в Печенге в шапках ходили. Осень выдалась холодная. Или это зима была ранняя?

Доложил. Стою, молчу. Командир снял шапку. Она у него была общевойскового образца. Не заполярная, которая с длинными ушами, чтоб под подбородком застёгивать внакладку. «Полтора оклада» [3] За Полярным кругом должностной оклад был в полтора раза больше, чем на Большой Земле. Это очень сильно душу согревало. называлась. Но очень щеголеватая была шапка. Специально отобранная, значит. Имел право, ничего не скажешь.

Встал из-за стола. Подошёл ко мне. Внимательно осмотрел. Кабинетик был небольшой. Место не позволяло, а то он явно меня обошёл бы вокруг. Стройность, статность, осанка – были у Дьяка потрясающие. Голову держал всегда навскидку. Такой выправки, ни до, ни после видеть не довелось ни у кого. Мордой – вылитый горбоносый Гришка Мелехов. Но тот, судя по Шолохову, имел вислые плечи. Дьяк ни на грамм не ссутулился даже под ударом судьбы, что ожидал его в недалёком будущем.

Вернулся к столу. Снял шапку. Пригладил чёрную прекрасную шевелюру. В обычном состоянии взгляд его был чем-то всё время мучительно озабочен. Это было обманчиво. Орать на всех подчинённых он умел залихватски.

Спросил меня раздумчиво с оттенком жалости:

– Вы ленинградец?

Может, надо было браво заорать: «Так точно, товарищ подполковник!» Я почему-то на его же ноте, смущаясь, промямлил:

– Да, вот получается, что так.

– С лейтенантом Дмитриевым я говорил, – медленно задумчиво молвил Дьяк.

В домике у Дмитриева я ночевал.

– Вы слесарем работали? – с какой-то тайной надеждой душевно поинтересовался командир.

«Опаньки! Я, бляха-муха, инженер-геофизик, а не…», – обиженно-удивлённо зашуршало у меня в голове. Но тут я сообразил, что за чаем Вовке Дмитриеву сболтнул о своём доинститутском «происхождении». О Школе рабочей молодёжи и, смешно вспомнить, слесарничестве в Военно-медицинской академии.

– Ну, было до института, – стал я оправдываться.

– Во! И замечательно, – ненатурально оживился Дьяк, – напильник от зубила значит отличаете. А то у нас все офицеры больше по этому делу…

Я подумал, что командир сейчас щёлкнет себя по горлу. Это я понял бы. Но он закончил совершенно неожиданно:

– По портянкам больше, – и опять очень загрустил. Он и тосковал сидя за столом – с гордо вскинутой головой.

Позднее я понял, почему командир сокрушался за портянки. Последняя вещевая проверка этой службы, выявила из рук вон плохой их учёт (или из ног вон?). Мы так до конца службы и не смогли по этой статье отчитаться. Я не вру. Спросите, у кого хотите.

– Я тоже в молодости в паровозном депо крутился.

Глаза Дьяка затуманились воспоминаниями. Встал, опять подошёл к окну. Солдатики, как положено, мели плац от новенького снежка.

– Лейтенант Дмитриев предложил Вас назначить на должность начальника артиллерийских ремонтных мастерских. Пойдёте?

– Так я, как-то…, – замямлил я, прибалдев.

– Вот и хорошо.

Командир, чётко печатая шаг даже в своём кабинетике, вернулся за стол, как на трон.

– Мастерские – отдельный зенитный взвод. На правах батареи. Оклад у начальника выше, чем у простого взводного [4] У командира огневого взвода оклад был в те времена 100 руб. У командира батареи – 120. У начальника мастерских – 105 руб. . Обмундируйтесь. Езжайте в округ на курсы, – Дьяк прихлопнул на столе какую-то бумажку. Встал. Подошёл ко мне. Опять загрустил, – Сам бы пошёл. Поближе к орудийным стволам. Но… Некому передать пост.

Чуть у меня слезу этим не вышиб.

– На сборах присматривайся, лейтенант, к службе артвооружения. Станешь начальником. Иди.

Пошёл я. Растроганный. Через плац. Подметённый. В ангар взвода ремонтной мастерской. Сказать Дмитриеву, что вот он – я. Начальничек мастерской.

Захожу. Гляжу: по углам машины, ремонтные «летучки» [5] «Летучка» – жаргонное название любой ремонтной автомастерской. Их во взводе было шесть. Все – мягко говоря – разукомплектованные. Все на ходу, но… Внутри всё растащено. . Посередине – ствол зенитки. Кривой.

Тогда-то я и понял впервые, что стволы орудийные не только от длительной стрельбы снашиваются. Бывают и другие ситуации. Раз… … разгильдяйские. Скажем так. Об этом немного погодя, пожалуй, поведаем. Вместе с моими однополчанами.

И вот сейчас шёл я считать и перекладывать эти запасные стволы. Лейтенант Павлюк с моими солдатиками из ремонтной артиллеристской мастерской ждали меня. Что-то они там уже пересчитали. Из боекомплекта.