Сергей Кузнецов - Живые и взрослые. По ту сторону

Кем стали теперь его смелые, молодые родители?

Где теперь его друзья?

Лева и Марина учатся в других школах, с ним осталась только Ника. Впрочем, в самом ли деле – осталась с ним?

Вот, в сентябре собрались вдвоем в кино, на франкский фильм про грабителей банков. Ника вдруг позвонила, сказала, что не пойдет, и бросила трубку. Потом выяснилось: тете Свете стало плохо, Ника вызывала врача, в общем, было не до кино, но Гоша все равно обиделся: трудно было нормально сказать, в чем дело? Он бы пришел, помог, он ведь мужчина, а значит – помощник и защитник.

Недавно, уже в ноябре, Ксения, литераторша, вызвала Гошу, а он, как назло, ничего не читал. То есть, он, напротив, читал весь вечер, но вовсе не ту скучищу, которую они проходили. Нет бы Нике подсказать ему, пока шел к доске! Она-то читала, что задано! Короче, Гоша схлопотал «пару», а Ника сказала – мол, была уверена, что он и сам все знает.

Нике, конечно, хорошо говорить – а Гоше все чаще кажется: ничего он не знает, ни в чем он не уверен.

Зачем учить уроки? Зачем горбатиться в школе десять лет, а потом еще пять в Университете, если в конце концов окажешься рабочим на соседнем заводе, как родители каких-нибудь тупых «пятнашек»?

Зачем напрягаться, если мир все равно нельзя изменить? Лучше лежать на диване с тупой детской книжкой.

Впрочем, лежать на диване тоже скучно – куда интересней ходить в кино. Денег на билет, конечно, не было, но Гоша придумал способ попадать в зал – интересный и рискованный.

Отодвинуть гнилую доску в заборе, пролезть во двор завода «Станкоремонт». Потом перекинуть через плечо сумку, короткой перебежкой – до глухой кирпичной стены, с разбегу подпрыгнуть, достать до нижней перекладины пожарной лестницы, вцепиться в холодный железный прут, подтянуться, перехватить руки – и быстро карабкаться вверх. Где-то на высоте третьего этажа перейти на карниз – не слишком широкий, но можно вжаться в стену и мелкими приставными шагами преодолеть полтора метра, а потом пригнуться, поднырнуть под распахнутую створку окна и там, едва держась за подоконник, осторожно приподнять голову и заглянуть в окно – если повезет и в туалете никого нет, уже через минуту Гоша как ни в чем не бывало прогуливается в фойе заводского клуба – по ту сторону билетного контроля. Тут, конечно, все зависело от везения – однажды Гоша скорчившись просидел под окном минут десять, дожидаясь, пока двое курильщиков, забывших о фильме, кончат обсуждать заводские новости, – но обычно он успевал в зал как раз после журнала, садился на свободное место, а потом уходил вместе с добропорядочными зрителями, честно заплатившими за билеты.

В тот раз Гоша, едва высунув голову, сразу увидел – в туалете кто-то есть. Он нырнул назад и затаился. Через пару минут хлопнула дверь, но на всякий случай Гоша решил еще чуть подождать, и когда наконец снова высунулся, кто-то сказал прямо над головой:

– Эй, пацан, руку давай, а то грохнешься.

И чьи-то крепкие пальцы схватили его за запястье. Попался! подумал Гоша, но, подняв голову над подоконником, увидел мальчишку примерно своего возраста, широкоплечего и светловолосого, с приплюснутым носом и маленькими глазками. Гоша узнал его даже раньше, чем влез в окно: старый враг, Вадик из «пятнашки».

Когда все началось? Может быть, когда Марина сказала «я больше не хочу менять мир»?

Ника не поняла тогда и не хочет понимать сейчас – как можно так легко сдаться? Все знают: мир устроен жестоко и несправедливо, а те, кто готов с этим смириться, просто боятся, думают, у них не хватит сил, лгут себе и другим.

Ника так Марине и сказала. Ух, как та разозлилась! Кричала, что вовсе не боится, просто с нее хватит одной Зиночки, и не так уж плох этот мир, чтобы убивать людей.

Я тоже не хочу убивать, сказала Ника, а Марина ответила: когда мир меняется, всегда гибнут люди.

Ника замолчала, а про себя подумала: раз так, я справлюсь одна. Или вдвоем с Гошей.

Сегодня ей кажется: одной у нее не хватит сил, а Гоша… вдвоем с Гошей ничего не получится.

– Мы знаем, что религиозный культ мертвых служил закабалению живых и отвечал интересам правящей мертвой верхушки, – тараторит у доски Оля Ступина.

В этом году Марина ушла в другую школу, и Оля вновь стала старостой. Вот и ходит теперь довольная, расправив плечи и задрав нос. За лето вымахала – смотреть противно. Форменное темное платье едва достает до колен, белоснежный фартук с голубоватыми кружевами топорщится на груди. Вылитая студентка-второкурсница, с ненавистью думает Ника. На улице никто и не подумает, что школьница. Парни, небось, пристают, хотят познакомиться.

Ну и пусть. Мне-то какое дело?

Вовсе не было бы дела, если бы на школьной дискотеке Гоша не протанцевал с Олей три медленных танца. Ему, наверно, тоже нравится – короткая юбка, яркая помада, духи на весь зал воняют, фу!

Ника тогда так разозлилась, что в понедельник демонстративно не обращала на Гошу внимания. К вечеру остыла, конечно, но во вторник Гоша вообще не пришел, к телефону не подходил, да и сам Нике не звонил.

Ну, раз он не звонит – Ника тоже гордая. Может, он с Олей Ступиной по телефону треплется? Ну и пожалуйста! Пусть ему Ступина рассказывает, как сегодня Рыба назвала его злостным прогульщиком и пригрозила, что отправит в техникум.

Гоша – злостный прогульщик? Нет, наверняка у него какие-то важные дела.

Впрочем, Нике-то что? У него дела – пусть сам и разбирается. Она звонить не будет, даже чтобы про Рыбу рассказать.

Или все-таки позвонить?

Ника смотрит в окно. Белый снег опускается на город, зима пришла, еще одна зима без мамы и папы.

Возможно – последняя зима с тетей Светой. Этой осенью Ника трижды вызывала ей скорую, уговаривала лечь в больницу, но Светлана Васильевна твердила, что если уходить – то уходить дома.

– Эксплуатации и унижению живых служила вся система мертвых ритуалов, – продолжает Ступина, – в том числе обряды жертвоприношения, призванные запугать живых и сделать их покорными.

Ника тихонько вздыхает. История с каждым годом все скучнее. Два года назад проходили войну и Проведение Границ, а теперь добрались до древних времен, о которых толком ничего не известно – одни догадки. Вот и талдычат на каждом уроке: до Проведения Границ все принадлежало мертвым, живым жилось так трудно, что хоть плачь.

Можно подумать, сейчас легко.

Оля возвращается на место. Историк Михаил Владимирович привычно выводит в журнале пятерку и, оглядев класс, спрашивает:

– Кто-нибудь хочет дополнить?

Что тут дополнишь? Ступина, как обычно, слово в слово пересказала главу из учебника – но тут в заднем ряду взлетает рука.

– Что, Потоцкий, какие-то вопросы?