Юта Тен - Поцеловать небеса. Книга 1

Деньги мои давно закончились, пить стало не на что. Мать хоть и любила пропустить стаканчик после работы, с утра не давала ни копейки, оставляя меня один на один с суицидными мыслями и противным вонючим похмельем. Медленно, неотступно надвигались осенние холода. Меня и всех нас ожидала первая российская зима – лютая, долгая, незнакомая. Еще не думалось о дровах и замерзших колодцах. А тем временем остальное население уже возило дровишки на больших машинах, складировало вязанки по сараям или прямо во дворе.

Я по-прежнему хорошо выглядела, донашивала то, что было куплено с больших денег. Регулярно красила волосы в каштановый цвет и ухаживала за лицом. Я не хотела сливаться с общей массой, теряться в ней только для того, чтобы меня приняли за свою. Я верила – что-то произойдет, все изменится и кончится это представление, в котором я принимала участие давно уже не по своей воле.

Фамилия моей новой нечаянной неприятности – Леньки была Патрицкий. И только обладание подобной дворянской фамилией оставляло ему шанс.

Это парень сразу понял все мои проблемы. Он часто навещал меня среди белого дня, когда я одиноко выглядывала в окно с единственной надеждой на него. Он появлялся ниоткуда, справлялся о моем здоровье и, видя мои трясущиеся руки, немедленно отправлялся на поиски заветной бутылки. Возвращался всегда очень быстро и никогда – с пустыми руками. Это был очень шустрый молодой человек, который мог достать все что угодно. А угодно было водки.

Я не противилась его компании, особенно в состоянии опьянения. Нас объединяло не только общее желание выпить, но и жестокая скука, и желание поговорить о чем-нибудь, выходящим за рамки окружающего примитивного мира. В один из таких дней, перешедших в удачный вечер, я отправилась к нему домой. Его мать, Лида, добрая, но хитроватая женщина приняла меня просто и почти по-свойски. Мы посидели все вместе за большим столом в зале. Она быстро опьянела и ушла спать, а Патрицкий стал проявлять ко мне повышенное внимание.

Внезапно и неприятно у нас состоялся секс, от которого я могла ожидать только отвращения, но вдруг получила оргазм – первый в моей жизни!!! Глаза мои расширились от удивления и новых, приятных ощущений, но отвращение к Патрицкому оказалось сильнее похоти.

– Я пойду домой. Меня уже потеряли…

Я не стала говорить про оргазм. Ленька вызвался меня проводить, я не спорила, хотя хотелось, как можно быстрее избавиться от его присутствия и запахов пережаренной пищи в комнате.

Просто было страшно идти через весь городок ночью одной. Я была сильно пьяна…

Вот так безрассудно мы и двигались к зиме. Ленька подарил мне определенные свободы. Мне больше не приходилось думать, где взять выпивку, куда пойти ночевать, если мама была особенно агрессивна. В этой пелене неадеквата я изредка трезвела, оглядывалась вокруг сонными глазами.

Ларек Барина я так и не забыла… Теперь он был виден из окна нашего домика. Иногда, в порыве прозрения, я мечтала, что Барина еще можно вернуть и брела в сторону его киоска потрепанная и нищая. По-моему, я так и осталась должна им какие-то деньги. Но Барин теперь редко появлялся там, а его продавцы лишь брезгливо отмахивались от меня.

По деревеньке желтой гадюкой поползла моя нелицеприятная репутация. Безопасно я чувствовала себя лишь за тонкими стенами времянки, где никто не мог увидеть моей настоящей боли и моего настоящего лица.

Дочь теперь стыдилась меня, но любила так сильно, что сумела закрыть на это глаза. Мои редкие визиты в школу были неприятными для нас обеих. Я перестала верить этим людям, они осуждали и отчуждали меня. Осуждение чудилось повсюду и росло прямо пропорционально куче пустых бутылок за сараем.

В один из дней середины октября, когда печаль моя достигла апогея, я дала Патрицкому положительный ответ на приглашение выйти за него замуж.

«А что? Буду при доме, при муже. Как все здесь. Обрету новых родственников и поддержку. Обеспечу свою дочь недвижимостью». Эти мысли не казались уже такими дикими, тем более, что Ленька примелькался и приручил нас. Он действительно полюбил меня той любовью, на которую был способен, а мне лишь оставалось использовать его светлое чувство.

Однажды, к нам во двор явились двое с гармошкой и растянули ее прямо посреди двора. За забором любопытно зашевелились соседи. Я помню, что даже не удивилась, а просто вышла посмотреть на древний обряд, имевший ко мне прямое отношение. Вслед за гармошкой появился Ленька.

– Здорово! Это сваты! Будешь моей женой? Сейчас выпьем, посидим, как водится. Спрошу у твоей матери согласия, а потом можно и в ЗАГС! – он был так радостно возбужден, что его общее состояние легко оценивалось в один литр.

Я смотрела на происходящее, как на преднамеренный фарс, который не мог закончиться ничем позитивным. И тем обиднее, что у меня никогда не было настоящей свадьбы…

«Ладно», – подумала я. «Не выйду замуж, так хоть выпью за свое здоровье».

Мама очень быстро сориентировалась, и стол был готов уже через полчаса.

Ленька активно подливал принесенного самогона, произносил нехитрые тосты, просил у матери моей руки. А сваты только того и ждали: поднимали, да пили по любому поводу, почти не закусывая.

Патрицкий уснул под конец торжества, но не в доме, а в уличной душевой кабинке, прикрыв за собой хилую дверь. Приютился, как собачонка или порядочный жених. Сваты разбежались кто куда. Я осторожно приоткрыла дверцу душа, чтобы не разбудить своего суженого и посмотрела на пьяное существо в глубине деревянного сооружения, немного послушала его заливистый храп и сплюнула на землю. Это и есть моя судьба?!

На следующий день, как только я подтвердила свое согласие вслух, Ленька сразу заюлил и исчез. Он вовсе не хотел официального брака, а мне были нужны только те преимущества, которые мог мне дать брак.

Он так изворачивался и трепыхался на крючке своих собственных обещаний, что даже моя мама, настроенная скептически, начинала смеяться и называть его идиотом. К этому времени мы все уже знали, что коли уж мы остались без средств, у нас есть только одна надежда – выйти замуж и обрести достаток таким странным способом. Так было принято здесь. Так поступали и молодухи, и старухи ради себя, либо ради детей. И за это никого никогда не осуждали.

За домиком, где мы жили, тянулся огород. Там Патрицкий выделил нам две грядки для следующей весны. А пока он приходил сам, собирал картошку, капусту, еще что-то в большие мешки. Он стал молчаливым, даже угрюмым после нашего смеха и унижений. Он предпочел остаться свободным. И это было действительно смешно. Иногда он дарил нам кочан капусты или ведро картохи, как последним голодающим в этой деревне. Я не отказывалась, это было проще и быстрее, чем вступать с ним в долгие препирательства. Потом, внезапно, в отместку за мое нежелание общаться с ним просто так, без женитьбы, он повысил оплату за домик и запретил распивать крепкие спиртные напитки.