Сергей Соколкин - Rusкая чурка

– Аня, твою мать, уйди куда-нибудь.

Этот его экстренный вояж был замечен Аней, но не Большой, а Маленькой. Она хорошо знала Большую. И похоже, все быстро поняла. Она вообще, в отличие от Большой, соображала быстро. Метнувшись к ней и изобразив то ли лесбийские ласки, то ли женскую борьбу с островов Мумба-Юбского моря, она схватила ее за край ультракороткой юбки и, практически засунув руку ей между ног, стала покачиваться с ней в такт музыки. Наконец и до Большой дошло, в чем дело. Надо отдать ей должное, она не растерялась, не убежала со сцены, просто, мило улыбаясь и перестав изображать из себя взлетающую птицу, прикрыла своими крыльями голую героиню проходящего концерта и отступила назад на вторые роли. При этом Анна продолжала петь и призывать уже хоть и не размножаться, но идти вместе с ней в армию и побеждать врага:

Толпа неистовствовала. Уверен, что если бы предприимчивый военком в этот момент объявил всеобщую районную мобилизацию, он не только покрыл бы отставание по численному составу по прошлым годам, но и сделал бы себе огромный задел на будущее. При этом в армию, как в дружественном Израиле, пошли бы и все визжаще-присутствующие, слегка трезвые и уже начавшие обнажаться под одобрительные вопли сильной половины девушки.

Этот незамысловатый призыв уже хором скандировала вся площадь после шестого повторения припева… Так что даже не понятно было, на что обиделись устроители. Задача по патриотическому воспитанию была даже перевыполнена. Министр обороны, которому, кстати, посвящалась эта песня и к которому в некоторых ее частях девушки-солдатки обращались, мог бы быть доволен: молодежь растет… единоростически… убежденной, глубоко преданной делу этой самой партии, делу великого… этого самого (в старом варианте был, кажется, Ленин)…

Больше, правда, на эту площадку группу на самом деле никогда не приглашали… Зато Саша, взяв Аню за… (а вы о чем подумали?) за шкирку, в этот же день потащил ее в магазин и купил десять штук разного цвета трусов, пообещав, что теперь перед каждой репетицией и тем более перед каждым концертом будет самолично проверять наличие оных на ее причинном месте. Кажется, Анна осталась довольна. Да и фраза «Я научу тебя трусы носить!» прижилась в благодарном народе.

Глынин сидел дома, за столом в кабинете, читал новый роман Порохова, недавно подаренный ему автором на презентации в Доме книги на Новом Арбате. Порохов подписал книгу коротко и направляюще: «Дорогому Саше. За Сталина!» В квартире никого не было: дети ушли в школу, жена в кои-то веки посетила парикмахерскую. Глынин остался в обязывающей тишине. Роман ему нравился, всасывал его в себя, как мощный моющий пылесос липкие соринки с цветастого лохматого ковра. Он зараз прочитал уже больше ста страниц, причем прочитал внимательно, работая простым серым карандашом, как скульптор резцом, выделяя, выщербляя очень понравившиеся ему куски текста, отчеркивая выпуклые, бугрящиеся, наплывающие друг на друга необычные образы и наслаждаясь редкой, можно сказать, холостяцкой тишиной и возможностью получить своеобразный мастер-класс. Саша вчитывался в испещренные чужими мыслями страницы вдумчиво, но жестко, словно играл в шахматы. Да и главный герой книги был практически коллегой Глынина, ведущим шоу-программ на телевидении, успешным, востребованным, далеко не бедным человеком, вдруг под натиском обстоятельств начавшим менять и свою жизнь, и, самое главное, взгляды на эту самую жизнь, с отвращением шарахаясь от обрыдлого глянцевого мира ненастоящих мультяшных персонажей. «И правда, – думал Саша, – убери невидимую подпорку, и все они, попавшие в искусство в прямом и переносном смысле с заднего хода, рухнут в мрачную бурлящую бездну, разгулявшуюся под нами. Пропадет и исчезнет этот яркий, иллюзорный, утонченно-болезненный, выращенный в какой-нибудь фултоновско-даллесовской пробирке мир, лопнет, как детский шарик, точнее, как мочевой пузырь… Придут страх, унижение и нищета. И смерть покажет свои керамические „мастер-дентские“ зубы… Но зато, как пелось в старой песне, прорастут „цветы сквозь асфальт“…» Он не успел додумать мысль, как на гладкой, пустой, отсвечивающей утренним солнцем поверхности письменного стола заверещало, завибрировало, ерзая и крутясь, миниатюрное детище современной цивилизации, капризно норовя упасть на пол, если его сейчас же не возьмут на руки…

– Привет, Сань, Паримбетов беспокоит. Как твое ничего? Больше, слышал, стихи не пишешь, звезд шоу-биза не окучиваешь, все песни с русалками поешь? Жена не ревнует? – осторожно забрасывал удочки старый друг, – Если будет ругаться, скажи, я разрешил и поручился…

– Ладно, Леш, кончай хрень нести, у меня и так голова болит от всего. Жена не ревнует, жена долбит. То одно не так, то другое. То денег дай, то работу брось, по хозяйству помогай, – с всепрощающей теплотой пояснил продюсер. – Ну, в общем, как всякая нормальная человеческая жена. Чего хотел-то?

– Как чего, жену… нормальную… – следуя логике диалога, завеселился Леша.

– Какую еще жену, надеюсь, не мою?.. – начал улыбаться Саша.

– Да нет, во-первых, мы же друзья, а во-вторых, я с чужими женами стараюсь даже не говорить по возможности. А то еще что-нибудь подумают… Шутка. Но насчет жены я это серьезно… знаешь… – голос Леши стал тихим и грустным, – я ведь уже мужчина второй, а то и третьей молодости… С женой развелся. Живу один в большом доме. Если бы не собака, единственная живая душа рядом, как волк бы завыл. – Алексей замолчал, повисла неприятная пауза.

– Ну, я же у тебя недавно видел какую-то… Извини, не помню имени…

– Вот именно. И я не помню. Чего каких-то помнить! Они часто меняются, а родную душу найти не могу. Знаешь, секс сексом, а хочется настоящего чего-то… Слушай, познакомь… У тебя ведь сейчас куча девчонок обитается… А я ведь, когда в правительстве Фимкова работал….

– Ты в правительстве, кем? – одновременно удивился и оживился Глынин.

– Министром печати и информации… А ты что, разве не знал… Ну, это уже много лет, как закончилось… почти уже неправда, – недовольно пробурчал Леша.

– Нет, – удивленно протянул Саша, – хотя что-то, кажется, припоминаю теперь… Тогда мы с тобой редко виделись. У меня с группой организационный завал был, дети болели… Почти всю семью жены перехоронил. Это же как раз в то время мы с тобой только по телефону общались… И то – привет, как дела, пока… Я, видимо, о твоей работе не спрашивал, а ты и не говорил…