Сергей Соколкин - Rusкая чурка

И первым, к кому Саша повез группу, обновленную Ксюхой, был Леша Паримбетов. Леша жил в небольшом двухэтажном, из красного кирпича, коттедже в почти элитном, на окраине Фимкова, поселке Старостино. С женой он давно развелся, оставив ей квартиру и все вещи, благо неплохо зарабатывал, имея свой небольшой ларьковый бизнес в Фимкове. Плюс ко всему у него вначале была хорошая зарплата чиновника и даже собственная газета, в которой иногда публиковалась местная реклама. Хотя в эти нюансы Саша никогда не вдавался, не спрашивал друга, а Леша и не распространялся. Внутри большого дома на первом этаже находилась маленькая, встроенная между туалетом и ванной комнатой, сауна, но Леше она не нравилась, и он ею почти не пользовался. В соседнем, через одну комнату, большом, порядка сорока квадратных метров, зале стоял зеленый, на толстых резных ножках, настоящий мощный бильярдный стол, где Алексей в часы досуга или нудного ничегонеделания гонял шары. И очень наловчился в этом. Поэтому играть с ним в карамболь, американку или русскую пирамиду было делом бесперспективным (как с «МММ») и потому абсолютно неинтересным.

Впрочем, гости, приезжая к Паримбетову, в доме практически не находились, если, конечно, на дворе была не зимушка-зима. С правой стороны дома, за гаражом, была выстроена уютная деревянная беседка, в которой стоял большой круглый стол и деревянные лавки по окружности самой беседки. Рядом с ней Леша поставил большой металлический мангал, недалеко от которого располагалась поленница с неровными, криво расколотыми по радиальным линиям частями увесистых березовых чурбанов. Подвыпивший гость всегда мог поразвлекаться с топором, покромсать в мелкие щепки дрова, поражая своей удалью и меткостью думающих, что они трезвые, дам… Леша, будучи человеком деятельным, любящим активный отдых, даже выкопал собственноручно бассейн, в который планировалось прыгать, выйдя из недавно выстроенной на улице настоящей русской бани или, переев шашлыка и коньяка, из беседки. Но после того, как сам Леша, потом Глынин, а потом и некоторые другие гости и гостьи прыгнули туда без особого собственного желания после коньяка, а одна гостья оказалась там, выйдя ночью на романтическую прогулку «до ветру» (ну, не захотелось пользоваться благами цивилизации), бассейн пришлось закопать. Так что жил Паримбетов весело – строил, копал, закапывал.

Семья его состояла из старого, с трудом передвигающего ноги-лапы ротвейлера, уже непонятно какого цвета, и молодой, наглой серой, в народе от большой любви именуемой «помойной», кошки, постоянно ворующей еду из миски близорукого слезливого и слюнявого пса. Кошка эта постоянно где-то шлялась, приходя домой только для того, чтобы поесть да полежать где-нибудь на виду у шумных гостей; пес же, наоборот, всегда ходил за Лешей, как старая отжившая тень, преданно смотрел в глаза, словно говоря: «Ты не думай, я еще могу, я еще ого-го… Вдвоем мы сила!»

Вокруг дома была большая, практически не обрабатываемая территория, если не считать нескольких елочек, яблонь и ореховых деревьев, посаженных еще, видимо, задолго до строительства Лешей дома… Правда, перед домом было две клумбы, на которых росли разноцветные и разноименные цветы, названий которых Алексей не знал. Правда, кто их посадил, Леша не знал тоже. Саша догадывался, что это были те, чьи имена выветрились из Лешиной и тем более из его, Глынина, памяти…

Сашин внедорожник остановился перед невысокими воротами Лешиного дома. Девчонки, весело болтая о… (вот сколько слышу, не могу понять, о чем они говорят), выпрыгнули из машины, размахивая руками, ногами и всем, что размахивалось. Вдыхали полной грудью чистый, пахучий, пропитанный запахом крапивы и разных неведомых городскому жителю трав воздух. Даже запели во всю глотку, на всю Ивановскую, кто перепевая, а кто и перекрикивая друг друга:

Загуляло по небольшой поселковой улице, отдаваясь эхом где-то в ближайшем лесочке, что вызвало еще больший восторг и удивление приехавших. Больше всех старалась Аня Большая, выпятив вперед немаленькую, еще и раззудевшуюся и раздувшуюся от свежего воздуха грудь и растопырив руки так, как в ее понимании делал, ну, например, какой-нибудь там… Шаляпин. Грудные низы красиво и очень как-то тепло поддерживала Алина. А на верхах порхала и выводила трели, словно подмосковная соловушка, почти дипломированная вокалистка Ксюша. Получалось довольно внушительно, но не совсем корректно. Потому что они стояли еще на дороге, по эту сторону забора, на общественной территории. Вот как пройдешь еще пять метров, зайдешь внутрь двора, по ту сторону забора, на территорию, можно сказать, частной собственности, там хоть заорись, завизжись, запойся. Никто тебе слова не скажет. Имеешь право. Причем частнособственническое. А тут неудобно – всем мешаешь, спать не даешь в три часа дня. Руками машешь на общей территории. Соблюдайте, порядок, товари… Какие еще товари… твари. Господа! Где вы в коттеджах товарищей видели?! В общем, коттедж коттеджу не товарищ, а господин и волк родной… фимковский…

– Тихо, тихо, народ перепугаете. Вот бы так на концертах пели, халтурщицы, – любуясь девчонками, ласково докопался продюсер.

Вышел Леша, уставший, в спортивном костюме, и со словами: «Че разорались-то, гости дорогие, заходите» открыл ворота. Пригласил гостей в дом. Выгрузили продукты. Побежали кто в беседку, кто в дом, в «удобства».

Леша стал разводить огонь в мангале, набрав мелких щепочек и подложив под них скомканные старые газеты. Углем решили не пользоваться. Саша попросился колоть дрова, почувствовав прилив сил и энергии. Свежий воздух и присутствие молодых красивых девчонок бодрили, вселяли какую-то уверенность и силу. Даже спокойный Леша, разведя огонь, не сдержался, смеясь и краем глаза поглядывая на Алину, отобрал у Глынина топор и, раздевшись по пояс, стал, играя бицепсами, колоть сухие березовые чурки, почему-то повторяя при этом:

– Раз чурка, два чурка, три… четыре…

Алина, восторженно глядя на вспотевшего, раскрасневшегося Алексея, на его напрягающиеся, как бы играючи перекатывающиеся волнами по животу и рукам мышцы, радостно хлопала в ладоши и как заведенная повторяла:

– Два чурка, три чурка, четыре… – желчная змеиная улыбка зло искривила ее вытянувшиеся губы.

Она тоже немного раскраснелась, легкий румянец покрыл ее бледные молочные щеки. Глаза засветились, заблестели, покрылись глянцем и стали, как оживший вдруг мертвый атомный реактор, излучать пусть невидимую, но реально ощутимую смертоносную энергию. Она, схватив большой разделочный кухонный нож, барабанила им по деревянному столу и с каким-то наслаждением приговаривала: