Дмитрий Виноградов - Схватки в тупиках (сборник)

Зачем – до сих пор я не понимал. С той лесополосы моя жизнь сделалась другой, как дерево, которое в какой-то момент стало расти вбок. Лесополосе я обязан тем, что так и не женат: ни одна баба не спит со мной больше одного раза – потому что войти в неё я могу, только искусав и исцарапав её до крови. И ещё – я убийца. Я понял это, когда завалил первого духа на броде через Пяндж, и мне стало приятно. С тех пор я бывал во многих точках, и каждый раз, когда я валил кого-нибудь, меня охватывало поганое чувство какого-то гаденького веселья и приподнятости. И ведь это я, уже работая в отделе, до смерти забил подследственного, подозреваемого в изнасиловании малолетней (он её и правда изнасиловал). Начальству, которое меня ценило, пришлось сильно повозиться, чтобы спустить дело на тормозах. Я часто думаю, каким бы я был, не будь лесополосы, где я видел то, чего никому видеть не надо, и если бы я не ненавидел себя за трусливое бегство. Вдруг я дружил бы с Оленькой и не остался бы на сверхсрочную, потому что она ждала меня, женился бы на ней и не пошёл в ментовку, а приходил бы трезвый, в нормальное время с нормальной работы, и, подходя к дому, видел бы, как приветливо светят мои окна с красивыми занавесками.

Я пальцем проверил бородку ножа, слегка порезавшись при этом, допил пиво, разбил бутылку о камень и отправился к лесополосе.

Мля, я упустил их! Этого можно было ожидать: точное время встречи не помню. Наступал вечер, но ещё не смеркалось. Вы спросите, почему я не нашёл мразь до того, как она нашла их, и не насадил её на перо? А где бы я искал? Я досконально изучил дело, когда стал работать в отделе, но мне в голову не пришло узнать, где он провёл этот день – я же не думал снова очутиться в нём. Так что быть он мог где угодно, а у меня не было времени искать.

И вот я лихорадочно шарюсь по начинающему темнеть грязному и мокрому пригородному лесу, спотыкаясь о поваленные брёвна, уклоняясь от норовящих выбить глаз сучьев, продираясь сквозь кусты, оставляющих на мне всякую труху и мерзостных бикарасов. Купленный в хозяйственном фонарь вырывает из тьмы пугающие силуэты растительности, похожие на полуразложившиеся трупы. Сердце моё лупится в тревоге, а в душе нарастает тоска, потому что я никак не могу найти их. Да и как бы я запомнил, где именно мы тогда бродили. Нам ведь было хорошо…

Проблеск среди древесной городьбы. Костёр! Я опоздал, уже началось самое страшное!

Пальцы сами выключают фонарик, тело само вспоминает, как двигаться бесшумно. И вот я уже на краю той памятной, проклятой полянки, надёжно скрытой в зарослях.

– Ну что, детки, приступим!

Этот писк тридцать лет преследовал меня по ночам.

Но на сей раз приступил не он, а я. «Пха-па-бах!» Два выстрела ПМ дробят ему колени. Он дико орёт и падает ничком. Девочка лежит неподвижно, глаза её почти выкатились из орбит. Парень продолжает отчаянно извиваться, пытаясь освободиться. Я подскакиваю и перерезаю на нём верёвки. Он пытается подняться, падает, опять поднимается.

– Беги!

Он стоит, как вкопанный. Лицо бледное, сырое, губы дрожат. Трусливый щенок!

– Беги, пацан, беги! – ору я, разворачиваю его и со всей дури толкаю в сторону станции. Он спотыкается, но удерживается на ногах и одним прыжком исчезает в кустах.

Я режу верёвки у Оленьки. Мразь всё ещё корчится от боли, не понимая, что случилось.

Глаза девочки почти встали на место. Странно, в них нет ни слезинки – один безбрежный ужас.

– Беги за ним! – кричу я и отворачиваюсь. Мне тяжело на неё смотреть. Позади раздаётся шорох кустов.

Мы одни с ним.

Кажется, он уже понял. А мне начхать. Привязываю его к дереву – у него есть моток отличной бельевой верёвки, я помнил точно. Залпом выпиваю припасённый «мерзавчик» и гляжу в опавшее лицо. Оно полно страха, монотонное подвывание непрестанно выходит из-за стиснутых челюстей. Но глаза сумасшедшего хорька за разбитыми очками мерцают так же злобно. Я лоскутами срезаю с него одежду. Одна нога почти оторвана выстрелом. Плохо, может помереть до времени. Останавливаю кровь жгутом. Подготовка закончена.

В два приёма отсекаю ему половые органы и запихиваю в разверстый воплем рот. Он должен прожевать и проглотить всё, пока ещё есть язык и зубы – они будут у него недолго. Он жуёт и глотает.

Вам не стоит знать, что я делаю дальше. В общем, примерно то, что он ТОГДА сделал с Оленькой. За час всё кончено. Он висит, приколоченный гвоздями к дереву, изо всех отверстий в его теле бежит кровь, а из задницы торчит суковатая ветка. На каком этапе процесса он умер, не знаю, но он уже мёртв. Однако я аккуратно простреливаю ему голову – во избежание.

Поворачиваюсь – в сполохах огня, тяжело дышащий, пьяный, смердящий кровью и смертью – и столбенею. В кустах стоит и смотрит… Оленька! В её огромных глазах мерцает пламя костра. Она никуда не уходила и видела всё. Всё!

– Пошла вон, сука! – ору не своим голосом.

Она вскрикивает и исчезает в темноте.

– Руки вверх! Бросай оружие!

Мля! Я должен был сообразить: в ЭТОТ раз они придут быстрее – ведь они и так целый день ищут МЕНЯ.

В ПМ ещё пять патронов, а …ули толку. Я сделал всё, что мог. Теперь всё равно.

– Стой, стреляю!

Бросаю нож и пистолет, рвусь в кусты. Выстрел – этот в воздух. Ещё и ещё – эти мимо. Неужели уйду? Удар – как железным прутом под левую лопатку. Тьма.

Похоже, меня отоварили по голове и я слегка отвлёкся. На полсекунды – не больше. Пахан всё стонет, прижав руки к лицу, тот, кого я ударил ногой, пытается подняться, а третий неподвижно валяется на газоне. Разворачиваюсь к четвертому и плечом ловлю железный прут. Не обращая внимания на боль, впечатываю кулак в диафрагму и сразу – коленом по морде. Готов. Пятый уже мелькает кроссовками в глубине аллеи. Остальные тоже поднимаются со стонами и исчезают во тьме. Да, инцидент исчерпан.

И тут приходит память. Господи, что это было?!

Добираюсь до скамейки, сижу, пытаясь понять.

«Белочка»? Удар по голове? Просто съехал?

В кармане – та же пачка сигарет, выкуренная и выброшенная в восемьдесят первом! И всё, что было, там и есть. Бородка и хвост на месте. На затылке – огромная мокнущая шишка. Закуриваю, тщательно стараясь не глядеть влево. Туда, где тёмные грязные окна моей берлоги.

Испуганный и злой, докуриваю сигарету до фильтра и резко поворачиваюсь.

Окна светятся тепло и приветливо, за красивыми занавесками угадывается женский силуэт.

«Беги, пацан, беги!» – мелькает паническая мысль. Но я знаю, что не побегу. Медленно поднимаюсь и на трясущихся ногах иду домой.

Господи, что я натворил?!

Он лишь походит на старика – совсем седая голова, шаркающая походка. На самом деле лет ему не так много. Просто он недавно ушёл на покой и резко сдал. Ему хочется, как совсем недавно, вставать утром и ехать в институт, заниматься своим кровным делом – чинить людям сердца. Вместо этого он лениво собирается и, не спеша, бредёт в сквер рядом с домом. Часами сидит на скамейке у пруда. Иногда кормит жадных уток – если не забывает дома булку. Иногда просто бросает в воду камушки, меланхолически глядя на разрастающиеся на поверхности пруда круги. Он знает, что на дне есть глубокая яма, омут, в который на его памяти затянуло уже двух мальчишек. Он точно не знает, где, но представляет, как камушки в глубине ложатся на донный ил и прекращают движение. 'В тихом омуте…', – бормочет он иногда, сам того не сознавая.