Елена Ительсон - Философия чашки (сборник)

– Боренька, так мне лучше или так? – уже совсем перекрутила Юленька свои волосы.

– Ты знаешь… – начал Боря.

Он хотел сказать, что незачем идти в ЗАГС, что все развалилось, что, может быть, лучше было бы Юленьке выйти замуж за москвича, чтобы жить поближе к Мамочке… – Он всё это хотел сказать, но молчал и поперхнулся.

– Ну-ну, милый, что ты хотел сказать? – выдавливала из него Юленька любовь.

– Я хотел сказать, что… Люблю тебя, Юленька.

– Ну вот, – Юленька успокоилась. – Только потолки надо побелить: никуда не годны. Сколько лет ремонта не было?

– Десять.

– Вот видишь…

За стеной вздыхала Мама.

Боренька уже видел умных лобастых детей. Юленькиных детей. Всё было окончательно решено.

Чашка с бледным недопитым чаем стояла на тумбе. Юленькина чашка.

«Потом я научу его заваривать чай», – думала Юленька.

«Потом она будет допивать у меня любой чай», – мечтал Боря.

«Потом я оставлю его, как этот недопитый чай», – решила Юленька.

Успеть приблизиться к щеке, пока не начался дождь, пока лето выпустило солнце.

Успеть потереться о смородиновое ухо (весь день собирали ягоды и пропахли ими).

Лица людей навытяжку: все отвыкли от влюбленных. Или они попадаются в стае: раз, два… и…

Обчелся.

Этих мгновений было два в моей жизни. Два. Когда нужно было решать. Когда можно было решить. И тогда громада яблонь не отсвечивала бы на моем лице, и я сидела бы в ленфильмовском буфетике, жуя салат…

Нет, нет, не торопите, я знаю, что вся моя жизнь прошла на ваших глазах, и всех моих немногочисленных поклонников вы видели.

…Я не решилась тогда, в темном метро, когда губы его уже прошептали «люблю». Я знала, что он любит другую. Я видела эти очертания той, другой. Нам было по пути. Он пошел провожать. «Темно, мне не страшно…» – шептала я, боясь, что он кинется на меня, а за спиной стояла та, другая.

…Встретились через 10 лет в буфете, брякнулись обручальными кольцами, раскланялись.

Я встала тогда, в буфете, чтобы пойти за ним. Я уже видела, как он вздрогнул. Обернулась – нет его.

…А ну-ка еще раз, если мы встретимся в гостях у каких-нибудь общих знакомых, откуда можно будет пойти вместе хотя бы до метро…

«Ну-ну…» – думаю я и огорчаюсь: нет, в гости со мной увяжется муж.

Он не любит ходить в гости, но тут, видно, почувствует что-то неладное и увяжется.

Весь вечер я буду на подъеме. Мы выйдем на кухню. Хозяйка благосклонно запрет дверь кухни:

– Курите, девочки! Курите, мальчики!

– Что ты тогда убежал из буфета? – это спрошу я. Я не боюсь спрашивать первой.

– Из буфета? Когда?.. Не помню, не помню… – забормочет он, поглаживая свое кольцо. – А ты вообще где сейчас?

В коридоре протопает муж и осторожно спросит у хозяйки, показывая на кухонную дверь:

– Там у вас курят?

– Нет, курят в коридоре, – ответит хозяйка и еще шире расправит плечи, загораживая нас (Я люблю таких хозяек: они вносят разнообразие в семейный быт и обычно помогают не разрушить, но встряхнуть семью).

– Где я сейчас? Все там же, – отвечу я, хотя тогда, в метро, я еще училась в школе и была не там. И знал ли он что-нибудь обо мне тогда, кроме того, что он хотел меня?

– Ну ладно. Я пойду жене позвоню.

– Дзинь-дзинь-дзинь… – это в кухне на висящем тайваньском аппарате отдается семь дзиней.

И знаю я, что он скажет, что здесь заскучал. И придет через час и будет долго собираться, расчесываться.

А я, стоя в прихожей, вдруг увижу, что он не тот: он мил, воспитан, ухожен, и страсть улеглась и ушла в любовь к жене, к ребенку.

– Ну, мы идем? – это спросит муж, всегда готовый уйти из любых гостей.

– Идем… – и мы прошагаем вместе: я в окружении двоих дымящих сигаретами мужчин.

– Я сегодня даже не пил, – скажет муж.

Мы пройдем по улице Первой.

– Улица Первая, – прочитаю я вслух.

– Что? – встрепенутся они оба.

– Я здесь любила.

– Кого? – спросит муж.

– Кого-нибудь. Он был высок, смугл, и ладони его пахли сирийским одеколоном.

– Бред! – скажет муж, – вечно ты что-нибудь выдумаешь!

Втроем мы войдем в метро, проходя мимо любопытных старушек. И там я спрошу:

– Нам опять в одну сторону?

– Опять? – ты удивишься. – Почему опять?

Я махну рукой:

– Ну, как тогда.

– Ничего не помню.

– Ну, пока. Еще на пять лет.

– До свидания, – вежливо откланяется мой муж и ничего не спросит: он привык ни о чем не расспрашивать.

И легкий мужской плащ, привезенный из экзотической страны, прошелестит мимо.

– А знаешь, мы когда-то вместе ходили в студию… – я прижмусь к плечу мужа.

– Не засни только. Нам через остановку выходить. – Муж поцелует меня в мочку уха.

…А как тогда все ликовало:

– Лика, Лика, будь моей! Твои волосы, Лика, как шелковые паутины. Лика, Лика. Мне нет жизни без тебя!

Мы ехали в старом вагоне метро с мягкими креслами. И я вспомнила тогда про зачет по геометрии, про невычерченные сечения.

– Я сделаю, я сделаю тебе сечения, – ты глотал воздух, – только будь моей!

– Ну, не надо, не сейчас. Потом. После. Когда я сдам зачет.

Потом грипп и глухие разговоры со стенкой шкафа:

– Ты просишь меня стать твоей. Ты понимаешь, я тебя не знаю. Не знаю, вдруг ты подлый человек. Я ведь школьница, школьница, – я показываю шкафу руки, испачканные мифическими чернилами. – Вот погоди, давай, я закончу школу, – я внимательно вглядываюсь в шкаф, – а там посмотрим.

…В тот день я только встала после гриппа, оделась, натянула новый самодельный шарф и побежала в студию.

Там, в перерыве, в полутемном коридоре, он представлял свою жену.

– Жена… – удивленно тянули вышедшие передохнуть студийцы.

Он женился первый.

– Ну, что твой зачет? – спросил он.

– Сдала.

– А у моей Оленьки опять «хвосты». Некогда было – свадьба, то-се, – он смущенно улыбнулся и обвязал шею новым шарфом.

– Никогда не жалей сметаны и масла, – говорит мой муж, глядя исподлобья, как я жарю грибы.

– А шарф тот старый, что я тебе дала, ну еще связанный на Дальнем Востоке, ты постирала? – высовывается из ванной Мама.

– Постирала и даже заштопала.

Тени ходят по сутолоке потолка. Огурцы засаливаются в банке. Грибы уже подлежат съедению. Но их не дают. Берегут на праздники.

– Зимой не пропадем, – говорит муж.

– Шарф этот будешь носить? – я протягиваю бледное полотно тепла.

– Посмотрю. Может, зима будет теплой, – говорит муж, и тоненькое обручальное кольцо почти спадает с его пальца…

Моя Мама очень хорошо пела. Романсы. Арии из опер. Подпевала радио. И всё время вспоминала с сожалением, что родители не стали учить ее музыке – в доме не было пианино.