Елена Ительсон - Философия чашки (сборник)

Там, в ее далёком дальневосточном детстве.

…Но я тоже очень хорошо пела и пою. И вот прошли младшие классы, а меня так и не отдавали учиться музыке – не было пианино.

Мама растила нас с сестрой одна. Помощи ждать было неоткуда. И вот, живя в Ленинграде, я не училась музыке…

Я ждала. Я долго ждала.

Соседка пригласила Маму прийти вместе со мной к ним – ее сын начал заниматься музыкой. На аккордеоне.

Я увидела аккордеон (теперь понимаю, что был он старый и взятый «напрокат»). Но я залюбовалась его «мехами», я попросилась поиграть на нём…

Ночами я перестала спать. И поняла: если я сама не решу учиться музыке – я не буду ей учиться. Никогда.

В нашем классе я дружила с мальчиком из очень хорошей учительской семьи. Его Бабушка была Народной Учительницей, настоящим педагогом. Я поговорила с ним. И он сказал:

– Будешь играть на виолончели. Как я.

Он принёс на урок канифоль… И я с трепетом нюхала эту канифоль. Днём мы пошли к нему в гости. У него только что появилась младшая сестра. Всем было не до него. Он сыграл мне на виолончели. Его Бабушка догадалась, зачем это всё происходит. Но молчала. Решила не вмешиваться.

– Готовься к экзаменам, – сказал он. (Размер платы за обучение мы уже выяснили – она была «символической»).

А теперь представьте себе весеннюю Учительскую в Музыкальной. И мальчика из 4 класса на пороге.

– Ты что-то хочешь спросить? – учителя решили, что что-то случилось.

– Моя одноклассница будет поступать к нам. Сюда. Можно узнать, когда экзамен?

Секретарь записала дату и время экзамена. В мой новый блокнот. Я долго хранила эту запись.

…Моя сестра вышла замуж. Всем было не до меня.

В майский день я поехала на экзамен. Там сидело 80 или 90 человек. Все с родителями. Все готовились. К чему? Чтобы что-то спеть – готовиться не надо, – так решила я.

Экзамен был простейшим. Я спела мелодию. Простучала ритмы. Угадывала ноты. Пела свои любимые песни. И сказала:

– Я буду играть только на виолончели.

Все засмеялись:

– Для этого надо поступить.

– А я еще не поступила? – удивилась я. – Когда вы мне об этом скажете?

– Нет. Здесь конкурс…

– Но разве они тоже хотят играть на виолончели? – спросила я.

– Девочка, позови из коридора родителей…

– Родителей? – я изумилась. – Зачем? Моя Мама на работе. Она – врач. Вот представьте себе: вы придёте к врачу, а вам скажут: его нет, он на экзамене в музыкальной школе. И вы расстроитесь и спросите: а что, этот врач еще и учиться музыке будет? А работать он будет?

…Комиссия молчала. Их было много. Они еще раз смотрели мои пальцы…

– А пианино у вас есть?

– Нет, – честно ответила я.

– А Мама хотя бы знает, что ты здесь?

– А зачем? Она узнает, когда будет нужно… И ещё… Я буду учиться только у этой учительницы…

И я назвала имя. Она была не в любимцах.

И комиссия спросила:

– Почему?

– Потому что потом мне сможет помочь мой одноклассник. Он – её ученик…

– Девочка, приезжай в августе, будут висеть списки. Найдёшь себя в них – значит, поступила.

– Спасибо, найду, я хорошо ищу.

Я сказала комиссии «до свидания» и пошла гулять.

«Музыкалка» была от дома очень далеко. И я чуть-чуть прошла пешком. Потом ехала.

…В августе, в конце каникул, я заехала к Маме на работу:

– Поедем в музыкальную школу. Кое-что узнать.

– Зачем? – Мама ахнула.

– Списки посмотрим. Мама! Ты же переживала, что тебя не учили музыке…

Мама промолчала. И мы поехали смотреть списки. И я очень быстро нашла свою фамилию. Я же сказала учителям: «Я очень хорошо ищу!».

Мы шли пешком. Сквозь парки. Маме надо было прийти в себя… Мы пели. Мы пели в парках дуэтом…

Начиналась моя новая жизнь.

И был день. Прекрасный голубой светлый день 70-х. Наши каникулы.

И был двор. Не всегда понимавший меня. Но сейчас покорно молчавший – что-то задерживались девчонки со скакалками и резинками.

И была лужа около гаража и помойки. И вдоль лужи ходила молодая соседская собака Жулька. Её выпускали гулять на целый учительский день (учителя в каникулы тоже работали). За ней следили всем двором. И всё равно Жулька иногда успевала съесть какую-нибудь дрянь…

И были голуби – их тогда было очень много, они парами слетались на хлебные крошки. Крошки им сыпали все, но больше всех – хозяйка Жульки, учительница Мария Ивановна. В Блокаду она ела столярный клей. Она первая рассказала нам о Блокаде.

На другой день мы с подругой и сыном Марии Ивановны решили попробовать на вкус столярный клей. Не успели. Нас поймала сама Мария Ивановна. Она не ругала. Сына она била без нас.

И была музыка. Из окна соседа. Взрослого соседа. Он каждый день играл «Полонез Огинского» – это я произносила в одно слово. Он учился в институте и хотел жениться.

Моей сестре, которая тоже училась в институте и хотела замуж, нужно было только одно – чуть-чуть похудеть (это она так считала).

А вот соседу, наверно, чтобы жениться, надо было обязательно хорошо сыграть «Полонез Огинского» – так думала я.

У них была Сессия. И потому они были дома… Каждый – в своём жилище.

И потому я так рано была во дворе. Я не хотела слушаться сестру.

И каждый день зимой и летом, в любую погоду, во двор выходил Сашка. Совершенно взрослый человек с бородой, одетый во всё белое (чуть ли не сшитое из простыней). Это чтобы не поехал в транспорте, – так объяснили нам. Какой вред мог принести Сашка транспорту, я не знаю до сих пор. Он садился к нам на скамейку и разговаривал с нами, с детьми.

Меня удивляло, что он, взрослый, разговаривал с нами… Однажды я спросила:

– Саша (не могла же я его называть Сашкой, взрослого человека)! А вы кем хотите стать?

– Я хочу в небо, – ответил Сашка.

– Это в космонавты? – переспросила я. – Так на космонавта учиться надо.

– Нет. Мне не надо будет учиться… – Сашка засмеялся.

Проходившая мимо нас соседка закричала:

– Дети! Ну что вы с дураком разговариваете?

– Тетя Клава! А вот вы можете числа в уме перемножать? Трёхзначные? – тётя Клава застыла в ожидании «экзамена». – А он – может! Вот давайте умножим…

– Я – дурак, – сказал Сашка.

Тётя Клава кивнула:

– Дурак. Видишь, даже сам знаешь.

Сашка встал и ушёл.

Внезапно раздался крик:

– Уберите этого Дурака! Уберите его со стройки!

Сидя на скамейке, я подняла голову. Рядом с нами строили дом. Высокий. (Тень от него навечно сделает нашу квартиру несолнечной). Шла стройка. Но Сашка оказался на самом верху. Он сидел на кирпичной стене и тихо смотрел в небо. Ровно над ним работал кран. Стройку приостановили. Выбегали мужчины. Кричали. Сашка недвижно сидел на этой кладке и смотрел в облака. Кучевые и перистые – это я научила Сашку. Я же недаром ходила в школу. И Сашка рассматривал их. Но его же выгнали со скамейки. За ним пошел сосед-пенсионер. Еле взобрался, ругал Сашку, уговаривал. Тот оставался сидеть. Больше всего мы боялись, что он упадёт со стены.