Николай Бойков - Африканский капкан. Рассказы

– Эй, морячок, не стесняйся тоже! – окликнул рыжий Семена Ивановича.

– Так я не моряк – я рыбак?

– Моряк рыбака видит издалека… Я не рэкет, не таможня – подкупить меня не сложно…

– А баянист твой может.

«…Еще ее мелькают огоньки 1 1 Слова известной морской песни. …»? – баян резко сжался, фыркая воздухом из-под клавиш, и высокий мужик легко растянул его в новой мелодии: «В тумане скрылась милая Одесса… 2 2 Слова известной морской песни. ».

Семен Иванович улыбнулся обоим, слушая слова песни и легко расставаясь с пятью гривнами: «Это же не рэкет – артисты!..»

Был какой-то кураж сегодня, и в этом баяне про море, и в этой толпе с работы, и в этом настроении, когда выгребешься с парохода, а дома нет. А музыка – и в душе, и на улице. И в каждой женщине, на тебя глянувшей… Эх, Одесса!

Только загляделся капитан и стал пристраиваться в кильватер миниатюрной мадаме в шляпке и с локотками прижатыми к талии, как она оглянулась – верная примета, что мужской интерес и кормой чувствует, – вздернула головку, и правый локоток ее отстегнулся, взлетая, потому как появилась необходимость поправить шляпку: кокетство женское… А у Семена Ивановича запершило в ноздре – аллергия на женский парфюм: бог шельмеца метит газовой помехой, можно сказать, мешает бравой атаке при выходе на торпедный залп. Эх, перекресток Маринеско и Черноморского казачества! Труба телеге, или достаньте, Сеня, носовой платок, апчхи!..

Семен Иванович, конечно, успел увидеть, что второй локоток дамочки тоже оторвался, как пуговичка, и дамская сумочка, прижимаемая прежде локотком к талии, вспорхнула птичкой за чьей-то рукой и нырнула в толпу так естественно, что даже шарканье ног и каблучков цоканье с ритма не сбились и хода не нарушили: тик-тик, как часики. «Ой!» – только и вскликнула дамочка, будто споткнувшись. Оглянулась она на Семена Ивановича, а через мгновение – повисла на нем, как шарфик на вешалке: «Где моя сумка?!» – Он даже платочек в голубую клеточку от носа оторвать не успел. Но дамочка поняла уже, что у него ее сумочки нет, и попыталась отлипнуть. Однако, сменив гнев на милость, она просто распласталась и расплакалась на его груди. Тело и душа моряка горячо завибрировали на грани желаний успокаивать и ухаживать, и он засопел от важности момента.

«…Я вас держал, как ручку от трамвая…», – пел из магнитофона на прилавке мужской голос…

Пересыпь. Вечер. Одесса. Женщина и мужчина.

– Это вы здорово придумали, мадам, по моему фраку, можно сказать, слезами мазать, – приговаривал Семен Иванович, осторожно выводя ее из толпы, обеими ладонями оглаживая ее маленькие пальчики.

– Сами вы к моей груди пристроились…

– Это грудь? Простите старого моремана, я полагал это самая приятная пристань, к какой я когда-либо швартовался.

– Посмотрите, какой галантный оказался, лучше б ты тогда за моей сумочкой присматривал, чем на мои ножки и каблучки пялиться.

– Что, так много пропало?

– Состояние!

– Сумочка-таки золотая была?

– Состояние души, морячок! Такой вечер испортили. Думала, пойду в загул, кутну на три рубля, может, понравлюсь кому-нибудь.

– Так ничего не потеряно: кутнем, гульнем, понравимся друг другу.

– Хватит трепаться, – она вдруг перестала бравировать и играть, – сумочка старая, ее давно менять надо было. Да в ней было триста гривен – месячная зарплата.

– Не густо.

– Теперь и того нет. Пусти. Не по пути нам, – она повернулась и шагнула с тротуара на асфальт.

– Стой! – Его окрик и скрип тормозов слились с матом шофера: «Ты! Мать… Я же на машине! Не затопчу, как петух курочку, а по асфальту размажу!» – Движение замерло, и все повернули головы: шляпка катилась по асфальту, упала, и неустойчивый мужик с пивной бутылкой в руке по инерции и нечаянно оступился на нее ногой с тротуара, только пыль дорожная пыхнула. Дамочка глянула на раздавленную красоту, театрально качнулась, восстанавливая равновесие души и походки, и сказала шоферу небрежно, махнув рукой, как на муху: «А-а, мужики, вы так теперь слабо топчете, что лучше задавили бы сразу…» – «Ох, ха-ха-у!» – загудели и заулыбались вокруг одобрительно.

– А вам лучше не отрываться от меня, дамочка, – заворковал Семен Иванович, подхватил ее под руку и с нарастающей симпатией повел, куда сам правил. Она не сопротивлялась:

– Правда твоя, морячок. Нападение на меня сегодня какое-то. Веди меня, парнишка седенький. Мне, видно, выпить надо.

Но выбор ресторанчика она определила просто:

– Чтобы не далеко идти, не шумный зал и музыка хорошая… уж если тратить деньги, то там, где это приятно.

– И с удовольствием, – добавил он, на что она тут же поправила:

– С удовольствием, позже и чуть дороже. И, кстати, не надо меня путать: то дама, а то мадам. Возрастом моим меня не испугаешь, и сама давно не бунинская Лика, и не рыбачка Соня, а Таня, просто, Таня.

– Бунина знаете?

– Повторяю: я девочка давно и сначала советская, а потом уже – перестроечная. Мастер спорта по акробатике и высшее советское – это в прошлом, а челноки, торговля на рынках, уборка квартир и песни по рюмочному настроению – теперь пришло…

– Прости. Я не хотел обидеть.

– Это и не удалось бы. Я из поколения, где отцы всю Европу сапогами промеряли, а матери по два – три мужика потеряли: по тюрьмам, по войнам, по морям и трудовым будням. И сама я, имей в виду, одесская вдова с двумя детьми. Дети взрослые, правда. Дочь работает. Сын в мореходке учится. А только горбатиться приходится на десяти работах. Вот – с работы иду, а через два часа на работу снова.

– Давай, не все сразу, – он остановил ее, тронув за руку, нервно мявшую салфетку на столе. Она смолкла, посмотрела, успокаиваясь, сказала просто:

– Поесть бы и выпить чуток. Иначе разревусь… Что-то я нервная стала сегодня…

– Не волнуйся. Кутнем, гульнем, понравимся друг другу…

– Местами поменяй. Я с теми, кто мне не нравится, за стол не сажусь.

– Хорошее правило.

– У тебя не так?

– На море принято: с теми, кто рядом – с теми надо и жить, и выжить.

– Тогда заказывай. Я согласная. Только мне обязательно первое, а пить, что и сам будешь.

– Обижаешь. Ты же дама моя, – протянул через стол руку, взял ее пальчики и поцеловал.

– Ладно, не гони лошадей, – провела рукой по воображаемой прическе. – У меня когда-то такая фигурка была – закачался бы! – и впервые улыбнулась откровенно и доверительно.

– Я уже закачался.

«…Там были девочки – Маруся, Роза, Рая – и с ними Костя – Костя Шмаровоз…» – приблатненно шелестел магнитофон.

Через час пришлось, действительно, сниматься с теплого ресторанчика и двигать куда-то вверх, к современно отреставрированному особнячку, с решеткой-оградой, наружным освещением и цветами на клумбах, где ей предстояло отдежурить ночным вахтером. Но вид у нее был совсем усталый, а настроение – не рабочим, а потому Семен Иванович взял инициативу в свои руки и продуктивно переговорил с ночным шефом – тридцатилетним балбесом у ворот. Балбес обнимал двух девочек одновременно, а пересмеивался с третьей, стоявшей у двери охранного помещения. Шеф резюмировал кратко: «Гони дед двадцать гривен и забирай свою старушку до утра, мне все равно не спать, видишь, какая на меня очередь…».