Наталья Гарбер - Тайные истории Пушкинских гор

Уже и на гонгах-то нельзя играть по нотам, там музыкант играет вместе с Богом. Но у Веры есть все-таки палочки, которыми она своей волей может на Божественные звуки повлиять. А на коши практически невозможно играть нарочно – ими играет ветер, а ты лишь можешь больше или меньше раскачивать их, принимая что Бог даст в ответ. Поэтому если ты поешь или играешь вместе с коши, то вторым у тебя в джеме играет Бог.

После концерта, завороженная как кошка, я подползла к коробке с коши, получила одобрительный Верин кивок и, перебрав все четыре колокольчика, влюбилась по уши в коши «Земля» – высокий чистый звук в мажорной тональности, при котором все становится в тебе хорошо. Земля так звучит, что грусть невозможна. Она вместе с твоей мУкой рассыпается на тысячи хрустальных звуков, из которых складывается волшебная мелодия, резонирующая в коши и в тебе высокой и радостной песенкой, которой тут же начинают подпевать соловьи в осинах близ Русаниного дома. Ах, как я хочу такую коши!

Вера говорит, что их везут в Россию какие-то литовцы. Литовцы по е-мейлу отвечают мне через неделю, что коши нет. На французских сайтах в сети записи коши играют на все лады и высылаются по почте, но я боюсь, что российский перегон почты из Парижа в Пушкинские горы затянется на год, если вообще довезет хрупкий шедевр.

Но Бог есть, и прямо в Париже живет с восьмилетними двойняшками моя подруга Ира замужем за французом-бизнесменом, у которого компания распространилась из Москвы по всей СНГовии. Муж мотается по своим отделениям, налаживая дела. А Ира – о, счастье, – второй год учит своих двойняшек в Париже и наездами раз в месяц бывает в Москве. Я прошу ее купить мне коши «Земля», и Ириша, фея, уже получила их и как раз сегодня утром обрадовала меня новостью, что скоро отправится с коши в Москву.

А там совсем все просто – во время очередного приезда феи Иры в столицу гениальный иммунолог Оля заберет у нее колокольчики и будет звенеть ими у себя дома, чтобы было легче жить. А когда ее собака отправится в лучший мир, Оля привезет коши мне в Пушкинские горы. Мы повесим их в проеме окна, где из двух фрамуг дует ветер, и будем слушать, как Бог играет нам о домашнем счастье. А потом поедем слушать другую песню – на Бугровском пруду по дороге в Михайловское. А потом в Петровском богато позвеним в большой зале барского дома, что выходит огромными окнами в парк. А еще послушаем песни о девичьем счастье на взгорке Тригорского, на скамье Онегина. А уж затем оторвемся на мосту через Сороть, где ласточки подсвистят нам, а утки подкрякают.

И еще мы выйдем на лодке на середину озера Кучане между Петровским и Михайловским, и Бог будет играть нам на коши «Земля» музыку всей планеты, долго-долго. До тех пор будет играть, пока не рассыплются на атомы музыки все печали, что накопились в Оле за время многолетней работы с вереницей тяжелых больных и ухода за мамой, за неделю расставания со старым псом и десятилетия разных других тягот, которых не перечесть. Всевышний будет ветром звенеть в коши, пока все эти печали не рассыплются в Ольге на мелкие нотки первозданного Божественного счастья, из которого, я верю, и состоит на самом деле наша жизнь.

И когда Божий промысел во всей его красоте, силе и радости заиграет наконец в нас, опытных бойцах за мировую гармонию, тогда мы с гениальным иммунологом Олей зазвучим своими первозданными мажорными мелодиями, в которые превратятся наши противостояния со смертью. И тогда, я верю, Оля допишет свою прекрасную повесть о враче, который услышит светлую общеземную симфонию рождения и смерти, и отпустит безнадежно умирающую дочь назад к Богу светло и спокойно. Назад, во вселенское счастье, из которого, я верю, и состоит наша жизнь и смерть.

Вопреки прогнозу Gismeteo о зверских проливных дождях сегодня вышло солнце, и, досмотрев за завтраком по видео отчаянный фильм с Де Ниро, я еду по чернику. А то больше месяца тут живу, а ягоду ела только с рынка – клубнику и черешню. Не дело.

По чернику я наладилась в лес за кладбищем, что по дороге к Нюте. Однако съезжая с кладбищенской горки, я разглядела наконец вдоль дороги созревший малинник, и тормознула у него велосипед. Малину я люблю больше черники. Малинник на взгорке страшно удобная вещь – первый, нижний слой я обобрала прямо стоя на дороге. Местные жители, курсирующие от коттеджей в Нютиных полях до Пушгор и обратно, видимо, так заняты делами, что ягоды не замечают. Пока я кормилась с куста, в поселок прошла толстая баба с дочкой, а к коттеджам испитой мужик, и всех их малина ничуть не волновала. А меня она взволновала страшно, и я полезла на косогор внутрь малинника, благо догадалась приехать в кроссовках и змеек могла не бояться.

Впрочем, змейки тут ужики, с желтыми «ушками». Они не кусачие и бестолковые – выползают на шоссе, где их давят своими авто невнимательные туристы и привычные местные, давят вместе с недотепами-лягушками, которые тоже зачем-то скачут поперек дороги. Поэтому шоссе здесь усыпаны сухими шкурками лягушек так часто, будто у нас тут леса царевен-лягушек, с которых Иваны-царевичи шкурки посдирали.

Но в малиннике ни лягушек, ни ужиков не оказалось, зато малины много, и я наедаюсь до отвала, вылезая из кустов уже в самом верху косогора, почти примыкающего к веселым могилкам. Могилки тут веселые, потому что завалены синтетическими венками с крупными разноцветными цветами на них. Местные на покойников денег не жалеют и ухаживают за могилками справно, поэтому кладбище, разместившееся на трех крутых горках, выглядит как детский сад, наряженный к праздничному утреннику.

Приехав сюда в прошлом году впервые на свежую могилку своей соседки, «Арины Родионовны» моих поэм, я совершенно потеряла страх смерти, так здесь было солнечно, весело и ярко. Весь этот разноцветный парк культуры и отдыха, где к тому же часто играют дети, окаймлен красивыми корабельными соснами, малинник под которыми плавно переходит в черничник. Птицы вокруг радостно заливаются, а наверху облака кучерявятся вокруг солнца. Чего ж бояться? Радость сплошная. Я, помню, пришла сюда, села у могилки Арины Родионовны и подумала, что, конечно, «все же ближе к милому пределу мне бы хотелось почивать», то есть здесь. Здесь будет легко стать легкой птицей и заливаться радостно в поднебесье о том, что жизнь после смерти еще лучше, чем до нее.

В Москве у меня бабушка с дедом похоронены в стене Донского монастыря, два сосуда с прахами за мраморной дощечкой, на которую мать прикрепила удачную фотографию, где красивая молодая бабушка в широкополой шляпе клонит голову на плечо деду, умно и внимательно разглядывающему нас через очки. Вся стенка монастыря плотно забита впритык такими маленькими усыпальницами с металлическими кольцами, в которые вставлены емкости с водой, – и живыми или пластмассовыми цветами. И то, что стенка слегка осыпается кое-где, придает всей картине лирический оттенок. Неплохо, но по жизнерадостности, конечно, это не сравнить с пушкиногорским кладбищем.