Виктор Грецкий - Zona O-XА. Книга 1. Чёрная дыра

– Э-э-э деревня, – татарин, наконец, достал бутылку с прозрачной жидкостью из мешка. – Вот такой джин.

– Что это? – подозрительно спросил дядя Толя.

– Вах-х-х, вах-х-х, вах-х-х, Анатоль, нельзя быть таким подозрительным водка это, обычная водка, только американская.

– Откуда у тебя и здесь? – уже не выдержал Санёк?

– Американцы вчера прилетали, – многозначительно подняв палец вверх, сказал Борода. – Велели тебя с днём рождения поздравить и передать это, – ухмыльнулся он.

– Да, ладно, дядь Толь, – понял все Санёк. – Баба тут к нему одна ходит, я знаю. Вот, наверное, бражки ему и принесла. Бутылка-то заморская, а, глянь, какая пробка.

Пробка была действительно из-под шампанского.

– Ай-я-яй, какой внимательный мальчик, – прищурился гость. – Всё замечает, ну, настоящий разведчик.

Внутри у Сани что-то тревожно ёкнуло, он понял, что приход татарина к ним совсем не случайность, а какая-то непредвиденная ни им, ни его дядей закономерность в этой цепи событий последних дней, над которой он так ещё и не успел пока, как следует, подумать.

Дядя Толя одобрительно заулыбался: – Ну, разве что бражка, тогда другое дело.

Другое дело продолжалось почти сутки до пятницы тринадцатого июня, потому как мешок у Бороды был действительно большой. А на озере за это время произошло такое, что научило всех его обитателей хранить обет молчания всю оставшуюся жизнь.

Черви, лениво собравшись клубочком, спали на солнцепеке. Спали, да не все. Два червяка (внешне ничем не отличавшиеся от остальных) тихонько отползли в сторону от клубка живых тел и, пристроившись у стенки жестяной баночки, тихо беседовали:

– Как-то надо уходить, – сказал первый, понимая, что без болевых ощущений от прокалывания крючком тут не отделаешься.

– Ну, и напугал же ты меня этим семьдесят пятым годом, САМ. Я, уж, думал, опять съезжаем в могильников, будь они трижды прокляты, – зло выругался ВГ. – А отсюда-то мы выскочим в раз! Самое простое – это через крючок, но уж очень ощущения не приятные, да и шкуру жалко, – поглядывая на свой лоснящийся бок, закончил он.

– Э, нет! Уйти ребятушки теперь уже мало, – вдруг услышали оба червяка одновременно. – Вы мне теперь этого зверька должны достать, – донеслось до их сознания.

– Вы, что думаете, зря я вас в эту банку посадила? Ковырялись бы себе в навозной куче ещё тысячу лет.

– Слушай задачу, – скомандовал властный голос. – Из банки уйти живыми, без порчи тела, и не теряя сознание, значит, не на крючке. Это ясно?

– Так точно, – ответили черви одновременно.

– Потом попасть к шустренькому окуньку на обед, но только к шустренькому и обязательно окуньку, а не к сорожке или, того хуже, какому-нибудь долбанному карасю. Понятно?

– Так точно, – опять хором ответили друзья, вытянувшись как струнка.

– Вот, – сразу подобрев, ответил Голос, – ну, а дальше уже не ваше дело. Дальше все будет тип-пот.

Червяки переглянулись. Незнание ближайшей перспективы их несколько настораживало. Обычно, они знали весь расклад до конца уровня.

Остальные черви в банке, ничего не понимая, не соображая, не слыша, и, естественно, не переговариваясь друг с другом, просто, свернувшись клубком, ждали своего часа.

– Ты на руки-то его посмотри, САМ. Из него такой же рыбак, как из Языка партизан в своё время получился, – сказал коренастый, очень спортивного вида червяк еще более спортивному и большему собрату по банке.

– Уйдём, как пить дать уйдём, – машинально ответил САМ, думая, почему же Мама в этот раз не открыла им все карты.

– Вот принесла нелёгкая, – прислушиваясь к пению на берегу, подумал пацан.

А с берега, уже в который раз доносились звуки, пожалуй, самой любимой дядькиной песни: – Враги сожгли родную хату, спалили всю его семью, куда теперь идти солдату, куда нести печаль свою? – Твёрдым и уверенным басом, несмотря на количество выпитого спиртного, пел Борода.

– Ты, уж, прости меня, Прасковья, что я пришёл к тебе такой, хотел я выпить за здоровье, а должен пить за упокой, – донёсся заплаканный голос дяди Толи. Уж очень он любил эту песню ещё и потому, что мать его-бабушку Санька, тоже звали Прасковья.

Самому дяде Толе не удалось повоевать с фрицами. Не хватило лет. Даже попартизанить не удалось, потому как отчаянные северяне не оставили немцам никакой возможности закрепиться на северных территориях, так и не отдав ни клочка своей суровой землицы супостату. Благодаря их героизму северным морским путём, в помощь яростно сражавшейся с врагом Красной Армии были отправлены семьдесят восемь конвоев с более чем пятью миллионами тонн различного рода грузов, включая танки и истребители.

– Фашисты, – как рассказывал дядя Саша, старший брат дяди Толи, служивший в морской пехоте, – бросали, к чёртовой матери, все, и драпали с любых, самых укрепленных позиций, как только видели несущихся на них, в распахнутых чёрных бушлатах, одетых на один тельник (в сорокаградусный мороз), и в бесках с закушенными ленточками морпехов. Иногда, когда бой предстоял совсем не равный, морская пехота снимала и бушлаты, и шла в атаку в одних тельниках, опять закусив ленточки и опять не роняя ни слова.

Это их молчание больше всего и пугало фрицев. Как рассказывали чудом уцелевшие немцы, попавшие непонятно каким образом в плен (пленных воины-морпехи не брали, так как знали, что идёт разборка не на живот), в этом их молчаливом беге чувствовалась какая-то неземная сила и уверенность, заставлявшая сворачиваться души даже самых видавших виды солдат Третьего Рейха, недооценивать, кстати, которых тоже нельзя было.

– Недаром же немец рискнул напасть на нас, – говорил дядя Саша. – Он знал, что ему обломится, если он нас не сделает в первом раунде (дядька в молодости занимался боксом и мог спокойно завалить одним ударом годовалого быка), но надеялся, что ему подфартит немножко! Но уж потом можно всю оставшуюся жизнь курить бамбук, не напрягаясь. Он знал, что мы это и есть для него последний Воин.

– А не тронь он нас, мы бы всё– равно его достали. Так что расчёт у немца был верен. Сбить нас с ног первым ударом и потом уже в партере дожать.

С берега опять донеслись звуки песни: – Сидел солдат слеза катилась, слеза ла-ла-ла-ла надежд, а на груди его светилась медаль за город Будапешт.

– Слабовато слова знает Борода, – про себя отметил Санек, открывая данную ему накануне татарином книжку, так как клёва до вечера всё-равно не предвиделось. – А дядька, наверное, уже в отрубе.

– Барада, барада, украшает мужика барада, – было последнее, что понеслось до Сани с берега.

Солнце палило нещадно. Казалось, его полуденный зной заставил впасть в дрёму всю окружающую природу. Даже стрекозы, сложив свои хрустальные крылышки и забыв про всякую осторожность, застыли в изнеможении у самой воды.