Александра Кириллова - Невидимая жизнь

Муж варил на кухне детям сосиски, сегодня ни для кого и никаких ограничений по меню не было. Маша же, как сухой лист на глади воды, безучастно болталась по квартире, в конце концов ее прибило к окну в гостиной. Она отодвинула рукой тюль и прислонилась виском к холодной стене. Она смотрела в пустоту, на стекло, а не через него, на серые разводы, и глаза ее моргали медленно-медленно, точно она вот-вот закроет их под тяжестью глубокого сна. Тюль с веселыми розовыми ромашками спадал, как фата, с ее плеча. Ромашки не могли принять новое настроение дома и оставались все такими же радостными и яркими. На столе со вчерашнего дня осталась несобранной детская игра, грязные чашки и еще какие-то вещи, брошенные, словно при эвакуации, ставшие невидимыми для хозяйки, потерявшие смысл.

Маша стояла у окна, бездвижная, бесслезная и как будто бездыханная. Она думала о смерти.

"Как это происходит? Как люди умирают? Наверное, это всегда больно, даже если ты в коме или спишь. Ему, наверное, тоже было больно. А потом – пустота. Ничего нет, ни мыслей, ни снов. Как это страшно, Господи, как это страшно… Бедный, бедный папочка, еще совсем не старик. Что такое шестьдесят лет? В нем всегда было столько жизни! Куда теперь это все ушло?

А сколько потеряно всего того, что не свершилось!

Он не увидит, как вырастут его внуки, а Аниных детей он так и не дождался. Он не достроил свою любимую дачу, деревья, посаженные им в саду, в этом году цвели первый раз, но он уже не мог ухаживать за ними, потому что заболел.

Ничего уже нельзя изменить, нет никакого, даже самого трудного пути к спасению. Это невозможно понять. Я не хочу это понять".

Маша сжала голову руками, точно хотела остановить поток своих мыслей, они больно резали изнутри, как маленькие бритвы, совсем бесцельно, просто вонзались без остановки снова и снова. Ответов все равно не было.

Раздался телефонный звонок. "Кто-то с соболезнованиями", – подумала Маша, не отводя взгляда от мутного стекла. Ее ресницы опять медленно опустились и так же медленно поднялись. Снять трубку не было никаких сил.

Звонок затих. Через какое-то мгновение раздался голос мужа:

– Маша, подойди к телефону, это Аня!

Звонила сестра. Не сразу и очень медленно Маша вышла в коридор и сняла трубку.

В трубке раздался неприятно бодрый голос сестры, она говорила решительно и по-деловому. Аня стала рассказывать о предстоящих похоронах, о том, что уже почти обо всем договорилась. Голос сестры в трубке то затихал, то становился громче, словно накатывал волной. Этот шум прибоя Маше давался с трудом. Ей казалось, что разговор длится невозможно долго.

Аня хотела завтра вместе с Машей поехать на кладбище посмотреть место. Но Маша отказалась, отказалась без каких-либо отговорок или условий, а просто сказала: "Не хочу". Эта идея ехать на кладбище, как в новостройку, осматривать предмет покупки, показалось ей ужасной.

Будут похороны, и на них нельзя не поехать, но как пережить этот страшный день, выдержать, не разбиться на мелкие осколки, Маша пока не знала. Ехать же на кладбище еще и до похорон показалось Маше издевательством. "Возможно, это малодушие", – мелькнула у нее мысль. – Но я не могу".

Сестра не стала уговаривать, видимо, Машин ответ был для нее ожидаем, и тем же деловым тоном она продолжила рассказывать о предстоящих поминках, о закусках и напитках, о количестве гостей. Она так и сказал "гостей", что очень ранило Машу. "Она говорит словно о дне рождения. Какая гадость! Неужели она не чувствует того, что чувствую я? Или, может, она просто сильнее меня, так хорошо держит себя в руках? А я? Я ничего не могу. Господи, мне так плохо, так плохо…"

– Алло! Что же ты молчишь?

Анин голос из трубки требовал какого-то ответа.

– Прости, я прослушала вопрос.

– Я спросила, поедешь ли ты сегодня к маме? – В Анином голосе уже чувствовалось раздражение, беспамятное состояние сестры, ее инертность начинали злить Аню. Маша это чувствовала и была не против ответить участием со своей стороны, но не знала как.

– Наверное, поеду… Да, поеду… Конечно, – пробормотала она.

– Хорошо. Я заеду за тобой через час.

Почти всю дорогу до дома матери сестры молчали. Аня понимала, что давить сейчас на Машу не имеет смысла, и ждала, пока та сама начнет задавать вопросы, любые, пусть даже о погоде, но Маша не могла и не хотела говорить. Более того, она боялась Аниных тем о похоронах, ужасных рассказов о катафалках и поминальных блюдах, о цвете обивки гроба и надписях на лентах в венках.

Город за окнами автомобиля менял слайды с улицами и площадями, но все они были одного серого цвета. Маша смотрела на лужи и мокрые тротуары, на многочисленных прохожих, и ей казалось таким возмутительным, что все они живы и идут по своим делам.

В отражении бокового зеркала она видела лицо немолодой уставшей женщины с опухшими глазами, это лицо ей не нравилось. Оно не нравилось ей не только сейчас, а уже давно. В нем все стало не так – и овал, и контур глаз, и появившиеся морщины. "Не надо было стричься, – почему-то сейчас подумала она. – Волосы теперь уже так быстро не растут".

Она перевела взгляд на свои руки, лежавшие на коленях, и стала разглядывать рисунок синих вен, выступающих через бледную кожу, этот рисунок напоминал дерево. Она провела пальцами, и ветви дерева пришли в движение, заколыхались, словно на ветру. "Как давно я живу на этом свете! Уже достаточно давно, чтобы пришло время кого-то хоронить. Эти ужасные правила игры. Почему нас никто не спрашивал, хотим ли мы вообще вступать в эту игру? А если я не согласна? Если я не хочу стареть, болеть и умирать? Не хочу хоронить любимых людей… Я бы, зная заранее, выбрала другую игру".

По левому ряду, разрывая сиреной монотонный шум улицы, пролетела скорая помощь и вырвала Машу из ее забытья. Скорая удалялась среди плотного потока, а ее вой все никак не затихал. Даже когда она скрылась из виду, звук сирены эхом отзывался в голове.

– Ты помнишь, как мы с отцом ездили в Суздаль? – вдруг спросила Маша.

Аня слегка вздрогнула от неожиданности. Она уже забыла о сестре, так долго они ехали молча.

– В Суздаль? – переспросила слегка удивленно она. – Нет, не помню.

Маша пожала плечами так, словно хотела сказать "Ну и ладно", и опять замолчала.

Дворники с легким скрипом проехались очередной раз по лобовому стеклу и смахнули грязь и капли дождя. На какое-то мгновение показалось, что в машине от этого стало светлее.

– А что было в Суздале? – без интереса спросила Аня.

– В Суздале, – задумалась Маша, – мы купались в речке и прыгали с моста.

Аня на мгновение повернулась и посмотрела на Машу с выражением удивления и снисхождения, с каким смотрят на детей.