Серафина Пекова - Байки Ташкентского Бродвея

Устав от ссоры и не разговаривая друг с другом, супруги покинули здание автовокзала и спустились под землю – на станцию метро Сабира Рахимова, конечную на Чиланзарской линии. Жена и муж Федорины (Нинуля в девичестве носила фамилию Стеценко) очень любили ташкентское метро и искренне считали его самым красивым и удобным, если не на свете, то уж на пространстве бывшего Союза точно. Станция с белым ребристым потолком именем своим была обязана узбекскому генералу Великой Отечественной. При виде ее мрачноватого героического декора Нинуля обрадовалась, будто встретив хорошего знакомого, глубоко вздохнула полной грудью и удовлетворенно улыбнулась.

– Знаешь, Сереж, я вот в Москве метро не люблю, – завела она свою любимую шарманку, когда они сели в поезд. – Душно там и темно. А на кольце мне все время кажется, что машинист сойдет с ума или умрет от сердечного приступа, или еще там от чего-нибудь. Поезд из-за этого столкнется с другим в туннеле, или проедет все станции насквозь, да так и будет мотаться на этом кольце, пока пассажиры тоже не сойдут все с ума или не умрут от сердечного приступа. Хорошо, что у нас нет кольца.

Сергей Иванович только усмехался в усы, слушая Нинулины фантазии, и ничего ей не отвечал. Супруги проехали одну станцию и сошли на следующей, Чиланзар, дабы купить цветов для молодоженов на базарчике прямо рядом с выходом из метро. Медленно, почти прогулочным шагом, они шли мимо многоцветных керамических панно, отображающих, по замыслу своих творцов, «созидательную жизнь, культуру и труд узбекского народа». «Если бы я умел это, я нарисовал бы тебя там, где зеленые деревья и золото на голубом…» – пробормотал Федорин, едва они минули картину, где в тени деревьев длиннокосая девушка и юноша в ичигах словно бы перебрасывали один другому серебряный мячик луны, и он взлетал от удара выше крон. Федорин потряс головой, пытаясь отделаться от песни, но не смог. Уже прошли то панно, где молодая женщина высыпала на землю, кажется, из мешка, розовые гранаты, лопающиеся от спелости, и то, где плоды айвы желтели горкой в подоле платья другой красавицы, а Сергей Иванович все бормотал про золото на голубом. Благо, Нинуля, сосредоточенная на хитрых подсчетах, сколько потратить на цветы, сколько – вложить в подарочный конверт и сколько оставить на обратную дорогу, не особо прислушивалась к мужу.

Выйдя наружу, они быстро оказались у входа на базар. Рядовой «дехкон бозори» – крестьянский базар на Чиланзаре – не парадный типа Алайского и не такой экзотический, как Чор-Су в Старом городе, и даже не такой «перекрестный», как Фархадский, поэтому туристы сюда попадают редко, разве что за компанию с кем-то с «принимающей стороны». Глянув одним только глазом на снующие туда-сюда спины сограждан, Сергей Иванович попятился, как рак, назад, со словами: «Я по пиву, а ты сама-сама-сама…». Покинув жену с несвойственной ему торопливостью, он двинул в сторону круглых столиков, столпившихся вокруг привозной бочки со спасительной надписью вязью. Бочка удачно припарковалась за кованым забором, откуда был отличный вид на сутолоку и суету базара, и куда эти самые сутолока и суета не имели никакого шанса попасть.

Федорин взял себе сразу две кружки по пол-литра – пузатые, прозрачно-стеклянные, слегка запотевшие, на прохладную поверхность которых так приятно было положить ладони, и несколько шариков курта на закуску. На мгновение он замер в предвкушении чистейшего наслаждения и уже поднес одну кружку к губам, чтобы бережно сдуть пену и сделать богатырский глоток, осушив ее сразу наполовину, как вдруг глазам его предстала странная сцена.

По правую руку Сергея Ивановича виднелся овощной ряд. Розоватые горки чесночных головок и огурцов с тончайшей, безо всяких пупырышков, изумрудной блестящей кожицей перемежались холмами золотистых и медных, круглых или продолговатых по форме луковиц. Барханы ярко-желтой и оранжевой, как будто подсвеченной изнутри, моркови чередовались с россыпями перца всех отпущенных ему цветов – от ярко-зеленого до пурпурного. Над всем этим возвышались горы юсуповских мясисто-розовых помидоров по полкило каждый. Слева протянулся фруктовый ряд. Инжир, бархатистый бледно-желтый и гладкий светло-сиреневый, соперничал с застенчиво-розовыми и царственно-красными персиками, оттененными черно-лиловыми сливами в сопровождении яблок – из беловатой зелени в солнечный мед. Между рядами, среди фигур, одетых во все легкое и цветное, сливающихся в один шевелящийся пестрый фон, был человек. Он стоял совсем близко от прилавка со свежей зеленью, в конце овощного ряда недалеко от забора, и у Федорина была возможность хорошенько разглядеть его.

На нем была ярко-красная рубашка и голубые джинсы. Голова его была не покрыта, отросшие и ничем не скрепленные темно-русые волосы закрывали лоб и шею почти до плеч. Глаза, не привыкшие к яркому солнцу, прятались за желтыми стеклами круглых очков. Человек был в толпе, но от окружающих его явственно отделяла тонкая золотистая сфера, которая звенела в воздухе тончайшей пылью и несколько размывала его очертания. Смеясь и переговариваясь с молодым дочерна загорелым парнем за прилавком, он подносил к носу пучки зелени – один за другим. Сергей Иванович даже на расстоянии чувствовал вслед за ним слабопряный аромат зеленых листочков тархуна и холодящий запах фиолетовых листиков райхона, сильный освежающий аромат пушистого укропа и перечный – майорана.

Человек явно не собирался ничего покупать. Отойдя от зелени, он немного поколебался и шагнул к персикам. Бережным любящим движением вынимал персик из горки и рассматривал на свет, словно пытаясь разглядеть внутри косточку. Подносил к губами и, кажется, шептал что-то его пушисто-оранжевому боку. Трогал большим пальцем коричневую крошечную плодоножку и застывшую возле нее янтарную капельку древесной смолы. Качал головой в удивлении, и возвращал персик на место, точно определяя место, откуда взял его. И Федорин вслед за ним тоже округлял и разжимал невольно ладонь свободной руки, словно принимая в нее и выпуская обратно теплый плод с ласковой кожей.

Но вот к человеку подошел другой, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами и с усами щеткой над кривозубой улыбкой, сказал ему что-то, и оба засмеялись. Потом усатый целиком закрыл от Сергея Ивановича того, в красной рубашке, и только золотистая пыль, которую, похоже, не видел никто, кроме Федорина, осталась дрожать в воздухе. В какой-то момент Сергей Иванович закрыл глаза, уставшие от яркого света и загадочного сияния, исходившего от человека у фруктового ряда. А когда открыл их, то не нашел уже ни одного из них – ни незнакомца, ни того усатого, который был Федорину откуда-то знаком. На стопах же покупателей, бредущих в сторону выхода, как казалось Сергею Ивановичу, поблескивали теперь золотые пылинки опавшей после ухода человека светящейся сферы.