Серафина Пекова - Байки Ташкентского Бродвея

Громко вздохнув и помотав головой, Сергей Иванович глянул на свою кружку, которую он до сих пор держал в руке поднесенной к губам, и сдул наконец пену. Она, как ни странно, еще не успела осесть и размазаться по стеклу. Федорин выпил в несколько глотков всю кружку разом, за ней вторую. Надо было как-то освежить голову, которая готова была закипеть над перегревшимся телом. «Это не может быть он, потому что этого вообще не может быть», – внушал себе Сергей Иванович спасительную мысль. Вовремя подоспела ему на выручку любезная женушка, которая с букетом гладиолусов наперевес выруливала с базара с усталой, но удовлетворенной улыбкой. Видно было, что ей удалось всласть поторговаться, так что будет трещать об этом до самого приезда на место.

Однако, пока ехали до станции Дружбы Народов (хоть какая-то деталь сна была в руку), Сергею Ивановичу пришлось выслушать не горделивый рассказ о торгах за гладиолусы, а принять на грудь водопад причитаний о потерянной открытке-приглашении. Открытка, видимо, вывалилась из Нинулиной сумочки на базаре и ехать за ней Федорин сразу и наотрез отказался. Мимо проплыли гранитно-красные колонны бывшей станции «50 лет СССР», увенчанные медными капителями. Пробежали человечки, взявшиеся за руки на ленте с орнаментом, опоясывающей станцию «Хамза». Между «Хамзой» и бывшей «Комсомольской» поезд выехал на мост и завис на несколько секунд над зеленой поверхностью канала Актепе, шероховатой от мелкой ряби. «Мама, смотри, море, море!» – восторженно кричал какой-то малыш, стоя на коленках на сидении перед окном вагона.

Как раз на ничем не примечательной «Комсомольской» уши Сергея Ивановича не выдержали, и он устало спросил супругу, помнит ли она хотя бы адрес, по которому их ждут. Ответ его мало волновал, просто хотелось немного отдохнуть от любимого голоса. Нинуля возбухнула, что, конечно же, помнит, но это ничего не меняет, свадьбу они бы и так нашли, много ли свадеб можно провести одновременно во дворе дома за телефонной станцией? «Я имени невесты не помню! И как прикажешь их поздравлять? Дорогой Камиль и невеста?». «Нин, там видно будет», – отмахнулся Федорин от жены.

На станции Дружбы Народов, под потолком с нишами в форме подвешенных днищами вверх светящихся лодок, супруги чуть задержались. Пока Нинуля в очередной раз перетрясала содержимое сумки в поисках открытки, Сергей Иванович, вздыхая, оглядывался по сторонам. Он с сожалением останавливаясь взглядом на отчетливо выделявшихся на стенах серого мрамора круглых отпечатках, оставшихся от снятых гербов союзных республик. Когда же они поднялись на поверхность, глазам Федориных предстала распахнутая ладонь площади все той же Дружбы Народов. За еще не демонтированным позорно памятником семье Ташкенского кузнеца Шамахмудова, усыновившего во время войны пятнадцать эвакуированных в «город хлебный» сирот со всего Союза, высился резной куб Дворца, по стечению обстоятельств, также Дружбы Народов. Если оставить дворец по левую руку и идти прямо, то увидишь, как площадь огибает и уходит вперед, куда достает взгляд, широкий проспект опять-таки Дружбы Народов. Его асфальтовая гладь с двух сторон обрамлена летом густыми пыльными кронами деревьев. Справа протянется рукав проспекта Фурката в сторону Старого города, увенчанный бирюзовой, перевернутой в небо дном чашей купола Ташкенского цирка. Весь этот город, пронизанный солнцем и горячим синим воздухом, Сергей Иванович искренне любил, но никогда не говорил об этом.

Вот и сейчас, глубоко вздохнув, Федорин про себя подумал, что, наверное, стоило выбраться в Ташкент хотя бы и на свадьбу к Камилю, и уже более благосклонно посмотрел на семенящую рядом и старающуюся попасть в такт его широким шагам жену. Немного подумав, он даже забрал у нее из рук букет, который ростом был если не выше нее, то очень немного сантиметров не доставал до Нинулиной макушки. Сразу видно – постаралась, гладиолусы выбрала самые, наверное, грандиозные на всем базаре.

– Ну, жинка, кажи, где та свадьба, – молодецки подзадоривал жену Сергей Иванович, держа путь не в сторону леса, но в направлении деревьев, обрамляющих подход к дому номер один за телефонной станцией номер пока еще сорок пять. То есть туда, куда указала по-прежнему девичья, несмотря на практически бальзаковский возраст обладательницы, Нинулина память.

Ответом ему были торжественные призывные звуки карная. Подойдя поближе, можно было различить уже затейливую, будто резную, мелодию сурная и дробный ритм дойры. Музыканты, одетые в легкие полосатые чапаны, опоясанные платками, сложенными углом, и в шитых белыми «перцами» черных тюбетейках, встречали гостей у входа просторной крытой площадки посреди двора. Гости уже расселились за накрытыми столами. Своеобразные расписные стены вокруг столов образовывали подвешенные на бельевые веревки ковры. «Ну что? Съел?!» – говорил победоносный взгляд жены, когда их встретили поклонами родители, наверное, невесты, удивленно переглянувшиеся на Нинулино щебетание: «А мы тетя и дядя Камиля из Джизака!».

Их проводили к столу молодоженов, составлявшему центр буквы «П», в которую были выстроены столы. За их спиной светящийся транспарант возвещал: «Камил ва Нигора бахт кечаси» – «Вечер счастья Камиля и Нигоры». «Что-то там, в открытке, не Нигора была, кажется», – засомневалась на какое-то мгновение Нинуля и даже замедлила шаг. Но имя племянника, высвеченное на фоне ковра, рассеяло все ее сомнения, и она смело шагнула к столу. Ее не смутило даже то, что не было видно ни одного знакомого лица на стороне жениха. Родители, ясное дело, в бегах, надо же встретить и усадить за стол всех родственников и знакомых, и всем уделить внимание и выказать уважение. «Гость в доме – радость в доме», говорит узбекская пословица. А остальных просто трудно узнать с налету в праздничных одеждах – давно не виделись.

Жених и невеста сидели за столом, склонив головы, так что лиц было не разглядеть. Нинуля подошла со стороны невесты и пристально вглядывалась в нее. Короткая спереди, но очень пышная и густая фата, накинутая в несколько слоев на золотую тюбетейку девушки, заслоняла голову жениха. Был виден только его темно-синий бархатный чапан, шитый золотом, и сложенные на коленях руки. Сквозь нижний слой фаты сквозил круглый вырез белого атласного платья невесты и накинутый на него сверху халат из хан-атласа голубовато-сиреневых тонов, с широкой золотой каймой по вороту и краям расклешенных рукавов. На тонкой, почти детской шее поблескивало тяжелое колье с крупной яркой бирюзой. Такая же бирюза украшала хрупкие пальцы, придерживающие край фаты. «Что-то они решили и на вечере все национальное, вроде дочка прокурора какого-то, городская…» – не давали Нинуле покоя сомнения.