Александр Солин - Аккорд. Роман в трех частях

Да простят меня за подробности, но следуя заявленной ранее цели, я никак не могу их избежать, какими бы пикантными они ни были. Новый опыт оказался настолько радикальным, что обойдя его стыдливым молчанием, я рискую оставить стройное здание моего эссе без целого этажа. Смущенному же читателю я посоветовал бы вообразить себя доктором, для которого предмет моих рассуждений – не более чем часть женского тела, в то время как для межполовых отношений это самая пронзительная часть поэмы по имени «женщина». Эти два взгляда существуют раздельно, как материя и антиматерия, и попытка их смешать приведет к тому, что один из них непременно аннигилирует.

То, что Ирен заставила меня сделать, было подобно целованию боевого знамени, своего рода присяге на верность. Сколько я их потом перецеловал, этих боевых знамен – каждый раз клянясь им в верности, а после эту клятву нарушая! Мое романтическое любовное вероисповедание было отныне потеснено телесным, языческим фетишизмом, а каждый любовный обряд превратился в удовлетворение неистовой земной страсти, в познание любовного опьянения. Но это все потом, позже. А пока мы оделись, сошлись и обнялись. Мои губы бродили по ее голове и, спустившись к уху, неожиданно произнесли то, что должны были произнести уже давно:

«Я люблю тебя, Ириша!»

Она отстранилась, пристально взглянула на меня, быстро поцеловала и спросила:

«В туалет не хочешь сходить?»

«Да, пожалуй» – согласился я.

«Тогда давай сначала ты, а потом я…»

Мы включили свет и приняли невинный вид на тот случай, если кто-то в эти предпоследние минуты года захочет захватить нас врасплох. Ирен выглянула в коридор, убедилась в отсутствии нежелательных свидетелей и сделала мне знак рукой. Не знаю почему, но она с самого начала избегала оглашения нашей связи. К счастью, мои сокурсники собрались в этот час на квартире одного из наших, и я без опаски совершил экскурсию по местам общего пользования. После меня туда отправилась Ирен, и когда мы воссоединились, до Нового года оставалось десять минут. Сдвинув стулья и тесно прижавшись плечами, мы сидели рука в руке в ожидании кремлевских курантов.

«Ты не жалеешь, что встречаешь Новый год со мной, а не с группой?» – спросил я ее.

«Ну что ты такое говоришь! – с укоризной отвечала она. – А ты?»

«Ириша, это лучший Новый год в моей жизни!» – с жаром воскликнул я.

То же самое и с тем же жаром я могу повторить и сегодня.

Мы встретили бой курантов затяжным поцелуем и запили его беззубым шампанским.

Рядом со мной находилась мечта всей моей девятнадцатилетней жизни. Близкая, желанная, доступная, с томным прищуром темных глаз и слабой улыбкой удовольствия на мокрых от вина губах. Мы были одни на целом свете. Все прочие, невидимые и необязательные, достигали нашего слуха ватным отзвуком веселья. Мы любили, мы принадлежали друг другу, и впереди нас ждали осязаемые ласки, нетерпеливая игра ненасытных рук, плакучая истома и сомнамбулический лепет. Эта волшебная ночь в сказочной пещере с тремя узкими койками, сплетницей-дверью, нетающими снежинками на алебастровом небе и призрачным трепетом свечей казалась мне началом прекрасной легенды. Всё в наших руках, всё в нашей власти! Это ли не повод для серьезных планов? И я рубанул:

«Ириша, выходи за меня замуж!»

Ирен с изумлением на меня взглянула и сказала:

«Ничего себе!»

«Что?» – удивился я.

«Нет, нет, ничего! Просто это так неожиданно…» – растерянно улыбалась она.

«А что тут неожиданного? После того, что у нас было, я просто обязан на тебе жениться!» – с пылом воскликнул я.

«Обязан?» – с укоризной обронила Ирен.

«Нет, ну, в хорошем смысле, конечно!»

Она посмотрела на меня растроганным взглядом:

«Спасибо, Юрочка, но ты же меня совсем не знаешь!»

«Я знаю только одно: ты лучше всех!» – взяв ее за плечи, внушительно и серьезно сказал я.

Есть в жизни молчаливые моменты, которые стоят тысячи убедительных слов. Это был именно такой момент. Мы находились в самом эпицентре стихийного бедствия по имени любовь и, желая спастись, крепко и тесно прижались друг к другу. Ирен обхватила меня за шею, щекой прижалась к моей щеке, и я замкнул на ее спине нежные кандалы объятий.

А между тем к двадцати неполным годам это было мое третье предложение! Марьяжный зуд, да и только! Сегодня я вместе с сочувствующим мне читателем улыбаюсь моей былой добронравности: увы, такова завидная привилегия той молочно-восковой человеческой спелости, что зовется юностью!

Мы снова уселись за стол и проговорили около часа. Ирен впервые приоткрыла дверь в темные покои своей памяти. Собственно говоря, ничего темного в них не было. Наоборот, там под присмотром добрых, улыбчивых родителей и неутомимого сибирского солнца светло и радостно жила бойкая девочка – умная, способная и любознательная. Прилежно училась, переходила из класса в класс, с серебряной медалью закончила школу. Рискнула поехать в Москву и поступила в институт. Считает, что ей повезло и теперь не представляет, как можно жить в другом городе. Нет, конечно, Новосибирск очень хороший город, красивый, большой и серьезный – один Академгородок чего стоит! Но разве может он сравниться с Москвой! В общем, влюбилась она в меня не вовремя. Ей сейчас нужно думать совсем о другом. Ну, ты понимаешь… Я понял и подсказал:

«Вот и выходи за меня замуж! Подольск – это ведь та же Москва, только лучше!»

«Ах, Юрочка! – вдруг порывисто потянулась она ко мне и обняла за шею. Затем так же порывисто отстранилась и, глядя мне в глаза, заговорила горячо и торопливо: – Только ради бога не думай, что я оказалась с тобой в постели ради какой-то там прописки! Если честно, ко мне поклонники в очередь стоят! Я могу выйти замуж хоть завтра! Но с тобой у меня другое! Ведь я в тебя влюбилась! Влюбилась, как кошка – до противного весеннего воя! Никогда со мной такого не было, никогда! Ах, как я сопротивлялась! Я говорила себе, что я старше тебя, и ты не сможешь, не захочешь меня полюбить – ведь кругом столько молодых девчонок! А если даже полюбишь, то когда узнаешь поближе, отвернешься от меня – ведь я давно уже не девушка… Что у меня, наконец, серьезные, взрослые планы, что… А в общем, что я только себе не говорила – все бесполезно! Ничего не смогла с собой поделать, а теперь вот признаюсь тебе в любви. Скажешь, дура, да?»

В ответ я словно влюбленный смерч затянул ее в объятия и принялся беспорядочно целовать, бормоча самые нежные, самые потайные, самые истеричные слова, какие у меня только были.

«Ты правда меня любишь?» – глядели на меня ее доверчивые, влажные глаза.

«Ириша, милая, я с ума по тебе схожу! Ничего не бойся, слышишь, ничего! Я буду любить тебя всегда!» – страдая от невозможности достойно выразиться, надрывалось мое сердце.