Антон Платов - Сказки о магах

Здесь, в Южной, перемены, произошедшие со времен распада Союза, не так заметны, как в главной акватории Севастопольской бухты. Здесь почти не убавилось судов; так же, как раньше, стоят они борт к борту, и зеленая морская вода так же тихо плещется, стиснутая железными их бортами.

Было немного странно и грустно вот так, со стороны, смотреть на ставшие уже чужими суда. Вот «Горизонт» – сквозь белую краску на трубе еще проступает красный прямоугольник старого флага, поверх которого чуть кривовато нарисован синий украинский «трезубец». Это бывший «Московский университет». Чуть дальше стоит национализированный «Эксперимент» – совсем маленький пароходик, не один десяток лет честно работавший на черноморских исследовательских полигонах. Уже несколько лет он не покидает Севастопольской бухты, вероятно, у новых его хозяев нет ни средств, ни желания организовывать дорогостоящие морские экспедиции.

Почти сразу за «Экспериментом» начинаются причалы гидрографической службы ВМФ. Именно здесь несколько лет назад были самые большие проблемы с верностью судов той или иной державе, образовавшейся после распада СССР. На флагштоках большинства из них сразу после тех страшных событий поднялись к небу российские Андреевские флаги; на некоторых – жовто-блакитные украинские, и лишь немногие остались стоять под старым советским военно-морским флагом. Больше всего Севастополь того времени запомнился именно этой пестротой флагов над бухтой…

Еще немного дальше – зияющий провал в тесной стене кораблей – отсюда совсем недавно ушел старый «Фаддей Беллинсгаузен», чтобы превратиться в «Омегу» и возить в Стамбул и обратно челноков, туристов и дешевые турецкие джинсы…

Здесь, на бывшем причале «Беллинсгаузена», я немного задержался. Присел на чугунный кнехт, опустил на пыльный бетон сумку. Утро было удивительно свежее; кричали над мачтами чайки; где-то в глубине бухты тарахтел двигатель разъездного катера. Неподалеку двое пацанят делали вид, что ловят с причала рыбу, – они шумно веселились, не боясь ее распугать (если она вообще здесь водится), и похоже, что сам процесс интересовал их гораздо больше, чем возможный улов. Неожиданно один из них обернулся – быть может, почувствовав мой взгляд, – и, подумав, спросил:

– Дядь, а вы кого ждете?

– Никого, – ответил я. – А что?

– Ну мало ли… – он пожал плечами, – может, вам не здесь надо…

– А где? – я удивился.

– Ну, может, на Северной или еще где… – Тут приятель треснул его по спине, и мой собеседник вернулся к своим развлечениям.

Тоже пожав плечами, я поднялся и пошел к лестнице, круто поднимавшейся прямо от причалов на городской холм. Наверху снова остановился, оглянулся назад; Южная бухта, длинная и узкая, лежала как на ладони, яркие солнечные блики пробегали по воде.

По тихой, состоящей из одних лестниц – сначала вверх, потом вниз, – улице Сергеева-Ценского я прошел на Большую Морскую, свернул направо – к морю. Становилось жарко, и смертельно не хотелось идти в институт; поразмыслив и не придумав ничего лучшего, я заглянул в попавшееся на дороге знакомое маленькое кафе.

Здесь было полутемно и прохладно. Расположившись за столиком в углу, я выкурил пару сигарет и выпил рюмку «Бастардо», раздумывая о необходимости сегодня же подписать командировку, позвонить знакомым, найти жилье…

Когда я вышел на улицу, жара превратилась в настоящее пекло, и тени от деревьев лежали у самых корней. Это было странно – мне казалось, что я не просидел в кафе и получаса. Удивившись, я взглянул на часы – и удивился еще больше: мои любимые часы, которые не раз ударялись о камни, которые вместе со мной побывали в воде нескольких морей и десятков озер и ни разу не отказали, – мои часы стояли, стрелки на них указывали начало девятого. Но я поднес часы к уху и обнаружил, что они исправно тикают.

Тогда я расстроился и, плюнув на дела, пошел к морю.

Город почти не изменился за тот год, что я здесь не был. Стало чуть больше торговых киосков, еще реже стали встречаться военные моряки; здесь, на Большой Морской, появились какие-то новые магазины, рекламные щиты. «Клуб Деловых Женщин: у нас Вас ждет успех», «Голландия» – лучшие часовые мастерские и магазины города! Мы ждем Вас на Северной стороне, ул. Ковалева, 17». Эта последняя реклама возмутила меня так, как будто эти магазины на Северной насмехались над бедой моих свихнувшихся от жары часов.

Глядя по сторонам, я дошел до Артбухты, потом – вдоль набережной – до памятника Затопленным кораблям; постоял, глядя на море и белый Константиновский равелин на той стороне бухты и вдыхая морской воздух. Маленький обрывок листовки трепетал под ветром на столбе рядом со мной; я прижал его рукой, взглянул.

Листовка, скорее всего, осталась на столбе с каких-нибудь последних выборов; я не стал ее читать – лишь бросились в глаза большие черные буквы: ЕСЛИ НЕ ТЫ… Дальше листок был оборван, и никак нельзя было узнать, что же будет, «если не ты». Странным образом эта фраза перевернулась у меня в голове и прозвучала немножко иначе, с интонацией предупреждения и угрозы:

ЕСЛИ ТЫ НЕ…

Я усмехнулся – это была фраза из книги, которую я читал утром в поезде. Оторвав листок от столба, я положил его на парапет, разгладил, собираясь посмотреть, что там еще написано. Но не успел: налетевший внезапно ветерок выхватил обрывок листовки из-под моей руки и понес его через бухту.

– Ну и фиг с тобой, – улыбнувшись, сказал я не то упорхнувшей листовке, не то ветерку, и, проводив их взглядом, отправился в «Зурбаган».

«Зурбаганом» именуется странное место рядом с Графской пристанью, на мысу при впадении Южной бухты в Главную. Здесь, в тени раскидистых старых платанов, прямо на нешумной набережной, примостились столики летнего кафе и обычные городские скамейки. Именно кафе, представляющее собой всего лишь маленькую будку, и дало название всему месту, где собирается самый разный народ: от студентов, проходящих морскую практику на стоящих неподалеку гидрофизических судах, до матросов и офицеров с тех же «гидрографов». Иногда здесь бывает по-гриновски шумно, но чаще – по-гриновски же спокойно и тихо.

На сей раз я не встретил в «Зурбагане» ни одного знакомого; впрочем, это было неудивительно – разномастный веселый народ начнет собираться здесь ближе к вечеру. Пока же единственный доступный взгляду сотрудник кафе деловито скучал в окошке под вывеской с названием своего заведения, изредка посматривая на немногочисленных прохожих.

Обедать было рано (собственно говоря, по моим часам еще и для ланча время не подошло); я взял полстакана портвейна, выбрав самое приличное, что здесь было, и уселся на скамейку под деревом лицом к морю.