Эдуард Захрабеков - Осколки

Джин перестала нервно постукивать пальцами по столу и принялась что-то записывать в свою тетрадь. Она деловито кивала, старалась ничего не упустить. Мэринелла радовалась, глядя на нее. Удивительно, как молодые люди способны отдаваться с неподдельной страстью какому-то делу. Возможно, именно поэтому Мэринелла и любила свою работу. Она любила смотреть в горящие глаза своих студентов. Кто-то поначалу был равнодушен, кто-то так и оставался равнодушен и только писал и писал в свой конспект ее лекции, а потом просто механически и заученно отвечал на экзамене. Но таких были единицы. Кто-то смотрел на нее дружелюбно, кто-то с любопытством, кто-то даже со страхом. Кто-то, наоборот, смело задавал неоднозначные вопросы. Кто-то обожал ее, не пропуская ни единого занятия, некоторые из таких ее студентов уже и сами были молодыми преподавателями и учеными в других штатах и даже в других странах.

Мэринелла вспомнила, как давным-давно они с Серджио переехали в Америку. Ее, еще совсем молодую преподавательницу, все-таки позвали в Университет. Как же она радовалась тогда! И одновременно боялась. Она хотела уехать из Италии, на год-два, не больше, чтобы поработать в Штатах, но она не хотела расставаться с Серджио. Знала ли она тогда, что и ему понравится в США, и что их дела пойдут в гору, да так они и останутся здесь? Откуда ей было знать! Она прилетела в новую страну с такими же горящими глазами, полными надежд и амбиций. И (даже страшно об этом сейчас думать) сбылись все ее даже самые смелые мечты.

И сейчас, слушая, какие хорошие работы делают студенты последнего курса, которых она учила столько лет, она чувствует только гордость и счастье. За себя и за них. И еще грусть. Потому что многих из них она больше никогда не увидит, они разлетятся кто куда, как птенцы, которые уже научились летать. Она снова почувствовала радость от осознания того, что это она научила их летать. И гордость – потому что, наверное, они ее никогда не забудут. А она их. Мэринелла вздохнула. Ничего, осенью придут новенькие группы. Джин собрала бумаги в папку, поблагодарила наставницу и вышла из кабинета.

Дел сегодня вечером было не очень много – после Джин ее ждали еще два студента, потом нужно было заехать за дочкой и отвезти ее на танцы. Маркус еще неделю назад сказал, чтобы они не приходили на концерт его группы, потому что им все равно не понравится то, что там будет. Мэринелла рассмеялась тогда и сказала: «Спасибо, что освободил от этой обязанности!». Она невольно улыбнулась, вспомнив это. И зачем она это сейчас вспомнила? «Маркус, правда, смешной. Девчонки с такими дружат, но влюбляются – редко, – подумала вдруг Мэринелла. – Что ж, так только лучше для него. По крайней мере, в этом возрасте!» Мэринелла продолжала думать о своем. «Значит, вопрос с ужином решен: Серджио в Лондоне, Маркус на концерте, а мы с Тиной будем есть фрукты с йогуртом! Господи, почему я об этом думаю сейчас? Зачем я об этом думаю?» – отругала себя Мэринелла, вспоминая, кто именно должен подойти к ней и что они должны успеть обсудить за следующие полчаса. «Нет, все-таки я понимаю, почему ученых мужчин больше, чем женщин. Они не должны думать о том, кто забирает детей и что готовить на ужин, их никто не обвинит в том, что они полностью сфокусированы на науке, и они при этом могут быть абсолютно счастливы, если найдется та, которая захочет подарить им тепло и уют. Сиди себе в кресле с монографией, думай о высоком, а все остальное сделают за тебя. Можешь даже сварливо бурчать что-нибудь о поверхностных людях и земных радостях, никто тебя не осудит. Более того, можешь быть абсолютно счастлив, даже не имея жены и детей, сиди себе в своей холостяцкой квартире или любимом захламленном кабинете, делай, что хочешь, и никто не будет жалеть тебя: «Несчастный, пожертвовал семьей ради науки!» А мы, женщины, должны умудряться балансировать хитрым образом, чтобы успевать все, что нужно, и все, что действительно хочется». Мэринелла вздохнула. Иногда ей хотелось, чтобы у нее было несколько жизней, так, чтобы она могла максимально сильно сфокусироваться на интересующих ее вещах в каждой из них. «Жалко, так сделать нельзя, – продолжала думать Мэринелла. – Так бы я вместо летней сессии и домашних дел вернулась в Рим и провела там целое жаркое лето в архивах и на побережье, встретилась со старыми друзьями и жила бы хоть немного в свое удовольствие, не заботясь ни о ком. Но увы… увы…»

Кёрли бросил велосипед в высокую траву.

– Эй, Брит! Давай, сюда! – прокричал он, показывая жестами место своего «приземления». Брит подъехала несколькими секундами позже, почти так же небрежно кинула велосипед среди осоки, тот чуть громыхнул звонком и стал, как будто сам собой, медленно опускаться, приминая своим весом густую, упругую, едва начинавшую желтеть траву. Брит рассмеялась и легла рядом с Кёрли.

– Вкусная? – спросила она, вынимая у него изо рта травинку. Кёрли рассмеялся, как ему показалось, немного неловко. Он чуть растерялся от этого ее жеста: «Зачем же ты так со мной?» – подумал он.

– Ну и как тебе? – спросил Кёрли, прищурившись.

– М-м-м, – сказала она, открывая один глаз и хитро глядя на него. – Не пойму. Фу! – Брит резко вынула травинку изо рта и выкинула ее. – Я тут подумала, а вдруг тут гуляла какая-нибудь собака и пописала на нее, а потом все это высохло, мы же не можем знать? О, фу, какая же гадость! – она высунула язык и сделала вид, что оттирает его от грязи.

– Ну ты и дурочка! – Кёрли рассмеялся. – Тебе нечего опасаться, я же первый ее в рот взял, так что, можно сказать, принял удар на себя! – попытался он утешить Брит.

– Да ты герой! – рассмеялась в ответ Брит. – Аха-ха, теперь я не буду с тобой целоваться!

– А что, ты раньше хотела? – продолжая улыбаться, спросил Кёрли. Он старался придать голосу нотки издевки, чтобы она не подумала, что его очень сильно волнует ответ на этот вопрос.

– Господи, какой же ты дурачина! – улыбнулась Брит, посмотрев ему прямо в глаза. Наверное, она вкладывала в этот ответ определенный смысл, но Кёрли никак не мог взять в толк, что она имела в виду. То, что она, конечно же, хотела с ним поцеловаться, или то, что она ни при каких обстоятельствах не стала бы с ним целоваться. Он рассмеялся – у него хорошо получилось, естественно. Он уже натренировал такой смех, чтобы она ни о чем не догадалась. Хотя иногда ему до смерти хотелось, чтобы она все-таки догадалась, а еще больше ему хотелось, чтобы она сама хотела целоваться с ним так же сильно, как этого хочет он. «И почему все так сложно?» – подумал Кёрли. Брит взъерошила его густые кудри.

– О чем задумался? – спросила она. Кёрли не мог собраться с мыслями, он чувствовал, как ее тонкие пальцы чуть касаются кожи головы, запутавшись в его темных кудрях. Голова чуть кружилась от этих прикосновений. Но разве она могла знать? Стала бы она так делать, если бы знала, что она, в самом деле, делает с ним в эти секунды?