Александр Жданов - Пятый постулат

Она жаловалась на бывшего мужа, который извел её своей ревностью, особенно злился, когда она выступала. А выступать, говорила она, любит больше всего, хотя серьёзная профессия в жизни нужнее. Вот сейчас, например, от мужа ушла – кто содержать будет? Потому и готовится: на курсы поступит, чтобы стать операционной медсестрой. И платят больше, и уважение. Что-то говорил и он. Много чего тогда нарассказали они тогда друг другу… И они сидели слишком близко в пустой тёмной ординаторской, и в отделении было необъяснимо тихо. Он обнял её за талию – она не напряглась, а, напротив, даже расслабилась, обмякла. Она была такой тёплой, близкой, такой понятной. Их губы встретились легко, как будто привыкли к ежедневным поцелуям.

– Вот ты какой, оказывается, солдатик-писатель, – сказала она. И добавила шепотом:

– Иди в сестринскую. Зойке скажу, чтобы не заходила.

В сестринской был лишь узкий жёсткий топчан с косым подголовником (на таких осматривают пациентов), но это им не мешало. Она склонялась над ним, обдавала горячим дыханием. А ее волосы щекотали ему лицо. Он целовал её серые глаза, всё погружаясь и погружаясь в их окутывающий взгляд. В темноте, конечно, цвета глаз не было видно, но он знал его уже наизусть и говорил:

– Ты Снегурочка. Ты моя Снегурочка. Я буду тебя так называть.

– Почему – Снегурочка?

– А ты была Снегурочкой. На Новый год у нас в части. Помнишь, было очень холодно – и ты всё время ёжилась на сцене? Там-то я и простудился. Я сидел рядом со сценой на ступеньках и всё записывал. Я не мог никуда уйти. Должен был подробно описать вечер в стенной газете. Замполит поручил.

Она не засмеялась, не улыбнулась. Сразу стала серьёзной и сказала:

– Так, значит, это я, писатель ты мой, притащила тебя сюда в госпиталь? Сама к себе привела.

– Ты хочешь сказать, что это судьба?

– Какая судьба? – он стала вдруг резкой и жесткой. – Минутная слабость. Ты выпишешься, уедешь в часть. Много вас таких солдатиков здесь обретается. Думаешь, ты один?.. – она, кажется, была готова оговорить себя. Но он всё равно не поверил бы – он уже был влюблён.

По молодости не умея еще понять всю глубину её переживаний, он попытался снова обнять её. Она увернулась, встала, надев халат, подошла к окну и, глядя в ночь, сказала:

– Собирайся и иди. Ночью вас могут считать по койкам. Да и утром на месте надо быть. Иди. Я позвоню Ире, чтобы тебе открыли.

Он уже стоял у двери, когда она, не оборачиваясь, сказала:

– Подойди ко мне.

Он подошел. Хотел обнять за плечи, но не решался. Решилась она. Обернувшись, она прижалась к нему и прошептала:

– Запомни это. Всё запомни. А теперь ступай..

И подтолкнула к двери.

Выписался он через неделю. Всё это время Оля никак не дала понять, что она думает или чувствует. Он был для неё одним из пациентов. Перед самой выпиской он проник в сестринскую. На столе лежала книга. Олина книга – какой-то медицинский справочник. По нему Оля готовилась к поступлению на курсы, и его кроме неё – это он знал точно – никто справочник не раскрывал. Он вложил в книгу конвертик со своими стихами – какой-то жуткой смесью из Пастернака и Есенина, которую в другое время он сам разнёс бы по кочкам. Но сейчас он был влюблён. Он уехал в часть, а еще через неделю роту откомандировали назад в свою Тьмутаракань.

Вскоре в часть пришло письмо на его имя. Без обратного адреса. Лишь на штемпеле можно было разглядеть «Ташкент». В конверте лежал сложенный пополам тетрадный листок. Он развернул. На листке в клетку было написано четверостишье. Он, конечно, сразу узнал его – Лорка:

Четыре строчки – и больше ничего. Письмо вместе с конвертом он тут же сжёг, чтобы ни одни глаза не видели этот тетрадный листок в клетку со словами, непонятными большинству его сослуживцев. И он всегда оставался верен этому завету…

Да, никогда я не рассказывал кому бы то ни было ни о каких своих похождениях. Но сейчас в метель, на плохой дороге меня словно прорвало. Водитель слушал внимательно, а потом сказал:

– Да… Снегурочки наши. Есть же мужики, которые могут вспомнить такое. Сколько ей сейчас? Наверное, за шестьдесят.

– Да, приблизительно так.

Когда прошли очередной поворот, вдалеке на обочине заметили тёмную фигуру.

– Ну вот и Снегурочка, – сказал я.

– Как бы не Баба Яга была, – проворчал водитель, словно предчувствуя что-то неладное, но всё же затормозил. Фигура не шевелилась. Водитель просигналил. Фигура медленно оторвалась и с трудом пошла по направлению к маршрутке. Пригибаясь, вошла женщина. Насколько можно было разглядеть в полутьме, пенсионного возраста, но еще достаточно бодрая, скорее всего, работающая.

– Подбросите?

– А куда вам?

– Мне в Славск

– Ну, мы-то прямо едем.

– Ну, хотя бы до перекрёстка. Там попутки часто ездят.

– Поехали.

Привыкший к разговорам в пути, водитель уже не давал покоя новой пассажирке:

– А что так поздно-то? И одна?

На это она ничего не ответила. Только устраивалась поудобнее, пытаясь согреться.

Словно оправдываясь, сказала:

– Ох, никак не привыкну к этим холодам, хотя почти двадцать лет живу.

– А откуда вы, такая теплолюбивая? – водитель, казалось, хотел обычного, ни к чему не обязывающего разговора.

– Я из тёплых краёв, из Ташкента.

– А у нас как оказались?

– Да как и все. Когда начали у нас бузить, межнациональные конфликты пошли, всё опаснее становилось. Потом русских выживать стали. Не открыто, исподтишка. То надо язык знать, то еще что. А какой мне язык, когда я медсестра, да ещё в госпитале военном работала. Но потом и в армии всё стало на их языке. Пришлось уезжать. Мне ещё повезло, я обменяться успела. Нашли чудом здесь какого-то узбека. Обменялись. Но там у меня была хорошая двухкомнатная квартира – под самый конец Советского Союза смогла получить от госпиталя, а здесь однушка в старом доме. Хорошо еще отопление проведено, печи топить не надо. Но мне не до выбора было – себя бы спасти.

Пассажирка уже освоилась. Она отогрелась, неловкость от вынужденного пребывания рядом с незнакомыми мужчинами прошла. Похоже, она была человеком весёлым и общительным. У неё был не по возрасту чистый голос и удивительные глаза. Я успел разглядеть их за то короткое время, пока в салоне горел свет. Они были серыми, а взгляд бархатный, окутывающий. Теперь пассажирка интересовалась своими попутчиками:

– А вы местные или тоже приехали?

– Приезжие, – ответил я за обоих. – Я, например, тоже из южных широт. Только не из Средней Азии, из Закавказья.

– А занимаетесь чем?

– Я редактор газеты.