Варвара Мелехова - Я дрался в Новороссии!

Но не котята, конечно. Украина зазывает к себе всех, кто мог бы наказать, проучить, просто укусить Россию. Она готова стать плацдармом, подносить спички, снаряды, чтобы заполыхало и у нас. В конце концов, выколоть самой себе глаз только ради того, чтобы у России был кривой сосед.

Потому и замерли на сельском кладбище БМП, по-китайски прищуривая от пыли глаза-триплексы. Целые и невредимые.

Командирам прищуриваться некогда.

– Это, случаем, не ваши? – полковник кивает на дубки, редкой стежкой отделявшей наши деревенские поля от украинских наделов.

К ним на всех порах неслась запряженная в телегу лошадка. То, что в селе занимались контрабандой, не видела только полиция, но с приходом армейцев ситуация, конечно, изменится. Надо предупредить земляков, чтобы зачехляли свой «контрабас» от греха подальше.

Командир понимает, что даже спрятанных под броней 660 «лошадей» не хватит догнать телегу из контрабанды, дергает щекой: хорошо, но это последняя. Потому как он теперь главный на этом клочке России и отвечает за все происходящее здесь. А точнее, за то, чтобы на нем ничего не происходило.

– Вроде пронесло.

Степка Палаш притормозил Орлика, вывернул шею. Танки не гнались, и он подмигнул лежавшему в телеге Кольке Трояку: вот так мы их по-партизански.

Но тут же затушевал мысли, вновь вскинув вожжи. Трояк в войну пусть и по малолетству, но числился в полицаях, и хотя отсидел за свою белую повязку сполна, при нем прошлое в селе старались не ворошить, щадили самолюбие.

Да только не объехать сегодня прошлое ни на Орлике, ни на кривой козе – вспомнится. Потому что ехали за сватом Трояка – Федькой, умершим вчера на Украине. Последним сельским партизаном. Кто теперь будет красить в селе памятник серебрянкой перед 9 Мая? Когда по приходу немцев Кольку записали в полицию, Федор подался в лес. Жалел-завидовал потом Степан, что в это время совсем пацаном был, а то бы тоже, конечно, взял в руки оружие как Федор. И тоже имел бы потом все льготы ветерана и почести.

А вот Победа одного и тюремный срок другого так и не примирили бывших друзей-одноклассников. Даже свадьба старшего сына Федора Максимыча за девкой Трояка не посадила их за один стол.

– Ты что творишь? Хочешь, чтобы внуки были полицейскими? – метал громы и молнии Федор перед свадьбой.

– Люблю я ее. А внуки будут партизанские! – не отступился сын.

Характером вылился весь в батю. Недаром первым поехал закрывать Чернобыль…

– Хороший человек был Федька. Замысловатый, но не вредный, – опять нарушил молчание Степан.

Трояк согласно кивнул головой, хотя отношения сватьев секретом ни для кого не являлись. А может, поддакнул всего лишь одному слову – «замысловатый»: кто узнает мысли соседа, даже если ехать с ним в одной телеге?

– А от чего они, тромбы, отрываются? – не отпускали Степана мысли о покойном.

– Все в организме от нервов, – пожал свободным плечом Трояк из своего лежбища в сене.

– Еще хорошо, что позвонили оттуда. А то по нынешним временам могли просто в яму скинуть.

– Главное, вывезти.

– Вывезем. Давай, Орлик, давай, милый, – подхлестнул Степан коня, вставшего перед крутой насыпью украинской трассы.

Четырехметровый ров, как в других местах, здесь хватило ума не рыть, колючую проволоку не натянули, а пограничников к каждому кусту не приставишь. Так что если не шуметь, то проскочить можно, контрабанду так и перекидывают, не спрашивая национальности.

Но Орлик скосил сливовый глаз, перебрал перед препятствием в неуверенности ногами, и мужикам пришлось спрыгнуть с телеги. Палаш взял коня за уздцы, потащил за собой наверх, Трояк уперся в телегу сзади. Внатяг, все трое припадая на колени, но взяли пограничный рубеж. Повторить такой же подвиг с телом Федора вряд ли получится, сами свалят его в яму. А это грех несусветный, чтобы живые роняли мертвых. Так что возвращаться придется официально, длинной дорогой через пограничный пост.

Город знали, как собственное село: чай, пожили без границ, а поскольку Украина была значительно ближе собственного райцентра, то и в магазины, на поезда, в больницы ходили-ездили сюда. Без подсказок разыскали и морг. Там их заставили расписаться в какой-то бумажке и впустили в прохладный, матово освещенный барак: забирайте, который ваш.

Федор лежал на крайнем топчане. Заострившийся нос, выступивший вперед подбородок и впавший рот изменили его облик, но не настолько, чтобы не узнать или засомневаться. На пиджаке висели колодки от медалей, но без самих кругляшей. На правой стороне, где по праздникам всегда красовался орден Отечественной войны, зияла рваная дыра.

– Как поступил, так все и есть, – толстенький санитар, не дождавшийся подношения, демонстративно отвернулся и наседкой замер над остальными топчанами. Авось на каком-то и снесется золотое яичко на обед…

Деды затоптались вокруг топчана, примеряясь, как подступиться к покойному.

– Бери за ноги, – скомандовал Степан.

Стараясь не смотреть на лицо свата, Трояк взялся за туфли. Они скользили, одеревеневшие ноги Федора норовили хотя бы еще раз коснуться земли. На телеге порядок заранее не навели, и пришлось расправлять сбитую попону уже под умершим, чтобы ехалось ему домой мягко, без неудобств. От любопытных глаз прикрыли тело предусмотрительно прихваченной простынкой и тихонько тронулись.

Покрывало отбросили пограничники. Сверили Федора с фотографией на паспорте, бдительно ощупали сено под покойным, долго созванивались по телефону, и в конце концов дали от ворот поворот:

– Вы нигде не переходили границу официально, а этот, – кивнули на телегу с умиротворенно лежащим Федором Максимовичем, – должен идти уже как груз. Через таможню. Надо декларировать.

– Да вы что, ребята? Домой же везем. Человек умер, – опешил Степан, взявший на себя роль переговорщика.

– А откуда мы знаем, где и как умер? Может, возите специально, выведывая секреты.

– Какие секреты? – простодушно не понял Степан.

– Ну, железная дорога рядом. Да мало ли что задумали. Вон, мотаетесь на танках вдоль границы. Что у вас на уме, откуда нам знать. Давайте назад, пока лошадь не конфисковали. Или ищите какие хотите справки. Назад.

Из машин, стоявших в очереди на пересечение границы, недовольно засигналили. Орлик нервно загарцевал, пытаясь развернуться с оглоблями в узеньком, огороженном бетонными блоками, коридоре.

– Сейчас, сейчас, – бормотал Степан, стыдясь своей нерасторопности при всеобщем внимании.

Трояк тоже прятал глаза. А вот с лица Федора Максимовича покрывало на разбитой дороге сползало раз за разом, позволяя ветерку легонько перебирать его седые волосы.

– Слава Украине!

– Героям слава! – вдруг раздалась из узкой полосы парка, тянувшегося вдоль дороги, знакомая по телевизору речовка.