Ольга Карпович - Пожалуйста, только живи!

В лесу уже чувствовалась приближающаяся осень. Темные, сплетающиеся над головой ветки дарили тень и прохладу. В проникающих между ними косых солнечных полосах кружились пылинки и посверкивали нити паутины. Кое-где под ногами попадались желтые листья. В оврагах чувствовался запах грибной сырости. Нет, лето было еще в зените, цвело всеми своими пышными красками, но в самом воздухе как будто уже дрожало ожидание скорого угасания.

Леха пнул ногой шишку, отшвырнул щелчком бычок и сообщил убитым голосом:

– Все, Маратище, картина Репина «Приплыли». Отчислили меня из учаги.

– Да ты что? Серьезно? – ахнул он. – Че, так и не дожал Гордеева?

– Да хрен его дожмешь, старого говнюка, – сплюнул под ноги Леха. – Уперся как баран. Мать ему уже и конфеты носила, и на лапу пыталась дать. Принципиальный, сука! Ну и все, выперли меня неделю назад. А вчера – прям счастье привалило. Смотри!

Он сунул руку в карман и вытащил тонкий, отпечатанный на пишущей машинке листок.

– Это что? – спросил Марат, пытаясь разглядеть в лесном сумраке нечеткие слепые буквы. Бумага в Лехиной руке прыгала.

– Че-че? Повестка! Из военкомата! – заорал Леха. – Когда только успели? Оперативно работают, ублюдки! План там у них по призывникам, наверно, горит. Конечно, кому охота служить, когда война идет? Все бегают, прячутся, а я, как дебил, главное, сам дверь открыл. Нет бы в сортире спрятаться, может, мамка бы им наплела чего, типа, что я дома не живу. Хрена лысого! Сам вышел, прям в трусах, а они мне сразу – получите, распишитесь.

– И че теперь делать будешь? – спросил Марат.

– А че делать? Теперь все, считай, забрили. Видишь? «Явиться третьего сентября». Последние недели гуляю. – Леха с силой врезал кулаком по стволу березы. – Мать плачет, Катька плачет. Я тут, блин, еще со Светкой замутил, ну, с продавщицей из стекляшки. Ну, так она теперь тоже ревет.

Марат слушал его молча. В голове как будто бы что-то выстраивалось. Вдруг показалось – он нашел выход, простой и понятный. И все сразу встало на свои места.

Под ногами вдруг что-то пискнуло.

– Погоди! – остановил он Леху. – Помолчи секунду.

– А че такое? – захлопал глазами Леха.

Марат наклонился ниже, вглядываясь в примятую траву. Писк повторился. Кажется, вон там, за кустами. Осторожно ступая, он двинулся туда, присел на корточки. Ну, так и есть. Птенец. Мелкий еще, клюв только темнеть начал. Глаза круглые, одуревшие от страха, перья встрепанные.

– Ты чего там нашел, а? Клад, что ли? – невесело пошутил Леха.

Марат осторожно взял птенца в ладони. Тот запищал истошно, затрепыхался, пытаясь испуганно клюнуть его в палец.

– Ух ты, птица, – гоготнул Леха. – Как это она тебе в руки далась? Больная, что ли?

– Это птенец, он из гнезда выпал. – объяснил Марат. – Теперь взлететь не может – ветки кругом. Это стриж, они с земли взлетать не умеют, только с высоты.

– Ну и че ты с ним делать будешь, доктор Айболит?

– Жалко дурака, пропадет же. Кошки сожрут, – сказал Марат. – Надо на открытое место выйти и вверх его подкинуть – может, полетит.

– А если не полетит? – с интересом спросил Леха.

– Если не полетит, тогда кранты, – скупо бросил Марат. – Идем!

Он быстро пошел вперед, продираясь сквозь густые заросли. Птенец в его руках затих. Только чувствовалось, как отчаянно колотится его крошечное сердце, сотрясая все жалкое птичье тельце. Он был такой маленький, такой теплый в его ладонях. И вдруг показалось – если удастся его спасти, то и то, другое, получится. И все будет правильно.

Они вышли на опушку леса. Впереди раскинулось широкое поле. Колосья золотились под солнцем, и казалось, что это огромное море расплавленного золота стелется до горизонта, ходит на ветру тяжелыми густыми волнами. Кое-где синели звездочки васильков. Чуть поодаль раскинула темные ветки одиноко растущая сосна. На горизонте виднелись островерхие крыши соседней деревни. Блеснул под солнцем купол недавно отремонтированной церковки. Где-то закуковала кукушка.

– Ну че, спросить ее, что ли, сколько мне жить осталось? Или лучше не рисковать? – кисло пошутил Леха.

Марат, не отвечая, прошел на несколько шагов вперед, чувствуя, как расходится вокруг него густая рожь. Стоя почти по пояс в этом золотящемся море, он взглянул на птенца, настороженно косившего на него глупым круглым глазом, подмигнул дурачку, чуть согнул колени и, с силой выкинув руки вперед и вверх, подбросил невесомое тельце. На секунду показалось, ошалевший стриженок сейчас камнем рухнет обратно. Но вот он в последнюю секунду раскинул крылья, поймал какой-то невидимый, ощутимый только для него поток горячего воздуха – и полетел над полем.

Несколько секунд оба мальчишки стояли, задрав головы, и следили глазами за мелькавшим в синем горячем небе черным силуэтом. А потом перед глазами замелькали солнечные пятна, и птицу стало уже невозможно различить.

– Улетел, – тихо проговорил Марат.

– Угу, – кивнул Леха.

Он помолчал, а потом сказал, задумчиво потирая подбородок:

– Че с проводами-то делать? Катьку не позвать нельзя, и Светка же тоже припрется. Они ж там волосы друг другу повыдергают…

Марат вдруг обернулся к нему и сказал коротко:

– Я тоже с тобой пойду.

– Куда? – заморгал тот.

– В армию. Ща пойдем вместе, заберем мои документы из медухи, а потом – в военкомат. Сам же говоришь – у них план по призывникам горит.

– Ты че? Это ты из-за меня, что ли? – непонимающе переспросил Леха.

– Из-за себя. – Марат через силу улыбнулся. – А че, может, военная карьера – мое призвание.

– Ну ты больной! – с каким-то даже восхищением протянул Леха.

Из военкомата они зашли сначала к Лехе домой. Лешкина мать, тетя Нина, молодящаяся женщина с выбеленными перекисью белыми кудельками вокруг усталого лица, налила им борща. Потом смотрела, как мальчишки жадно едят, и кусала бескровные губы.

– Ну ладно, этот дурак, – кивнула она на сына. – А ты-то, Марат, куда собрался? За компанию с моим олухом, что ли?

– Ну ма-а-ам, – дурашливо протянул Леха. – Ну че ты? Я ж здоровый мужик уже, а ты – олух, дурак…

– Молчи лучше! – прикрикнула тетя Нина. – Здоровый мужик, тоже мне. Давай-давай, дуй в свою армию, если ума не нажил для учебы. Хоть отдохну от тебя и от девчонок твоих вечных. Каждый день таскаются – теть Нин, а Леша дома? А мне врать им приходится, что Леша в училище, а не с очередной лахудрой ошивается по кустам. Ходок этакий, весь в папашу!

Леха засмеялся смущенно и в то же время слегка самодовольно.

– Ладно, мам, не заводись. Ты ж помнишь, как я, маленький, говорил? Что всегда буду любить только маму. Ну и вот. Ты – главная женщина моей жизни, а эти все не значат ничего.

– Болтун! – беззлобно отмахнулась тетя Нина, поднялась из-за стола и, проходя мимо, притянула к себе Лешкину голову и быстро поцеловала сына в волосы. А тот ласково потерся о материнскую руку, как большой кот.