Анастасия Машкова - Любовь по солнечным часам

– Мам, ну что ты ерунду городишь? – смутилась Надя.

– Нет, доча. Другая нам судьба была уготована, не кухарская.

– Мамуль, ты не кухарка. Ты – шеф-повар. В Европе богатейшим и уважаемым человеком была бы.

– Так мы не в Европе, в совке, – вздохнула Галина Викторовна.

Надюша прильнула к ней. Как она любила свою неунывающую красавицу маму! Почему она была так несчастна?

– Тоска, Надь. Тоска, – последний раз всхлипнула мама, утерла глаза и как ни в чем не бывало улыбнулась своей победоносной улыбкой. – А мы ее, тоску-собаку, по хребту! И все у нас пойдет как прежде, спокойно и тихо. Ты вот у нас адвокатом станешь. Да-а, только адвокатом. Документики в папочках, стильная стрижечка, каблуки, умные разговоры. И денежки. И муж-прокурор. Вот так вот!

Галина Викторовна вышагивала по кухне в пижаме, выпятив грудь и втянув живот. Ее медовые глаза горели привычным куражом. Такие же светло-карие глаза с желтыми крапинками были и у Нади.

– Мам, ты лучше всех на свете! – в восхищении смотрела дочка на мать.

– Вот выведу ребенка в люди и буду вообще самой счастливой. Нам бы только папу задобрить. Ты уж, Надь, скажи ему, что я его люблю так сильно, как… как все тургеневские девушки скопом! Ну, что-то в этом роде, романтичное скажи.

– Втягивать детей в разборки родителей непедагогично, – заартачилась Надя.

– А кто тут у нас дети? Те, кто в школу не встанет? Все, Надин, топай в кровать.

Мама поцеловала Надю в макушку и в нос.

Но как ни старалась Надя, как ни ластилась и ни ублажала Галина Викторовна мужа, настоящего примирения между ними так и не произошло. В папе будто что-то сломалось, умерло. Он все больше замыкался в себе, приходил домой поздно, жаловался на слабость. Вскоре ему поставили диагноз: рак, последняя стадия. Галина Викторовна не отходила от мужа. Спала рядом с ним на тахтушке, чтобы в любую минуту коснуться его руки, лица. Колола обезболивающие. Продала бабушкино антикварное пианино – неприкосновенную реликвию: нужны были деньги на врачей и редкое лекарство. Все оказалось тщетно.

После смерти Николая Андреевича Галька-праздник сильно изменилась. Пышнотелая хохотушка превратилась в сухощавую, с загадочным взглядом женщину. Буйные кудри в стиле «я упала с самосвала…» уступили строгому каре, пестрые балахоны – элегантным костюмам. Смена имиджа еще больше стала привлекать к ней мужчин. Совсем иного, высокого полета. Надя ждала, что ее молодая и прекрасная мама найдет еще свое счастье – вот-вот выйдет замуж. Но нет, не сложилось…

«Моя дочь Надечка идет на красный диплом. Юрфак МГУ. Не фунт изюма, как вы понимаете. В дочери – вся моя жизнь», – сообщала очередному платоническому воздыхателю Галина Викторовна. Ухажеры делали подобающие моменту пафосные мины и незаметно исчезали из ее жизни, что, впрочем, нимало не печалило княжну-повариху.

Она затеяла цветочный бизнес, который поначалу складывался прекрасно, но в одночасье рухнул. И Галина Викторовна, ни минуты не сожалея о потерях, тут же устроилась преподавателем кулинарного мастерства в колледж. Деньги это давало смешные, зато в семье воцарился покой. Студенты Кольцову обожали. Ведь она сохраняла жизнелюбие, неунывающий характер и искреннюю любовь к людям.

– Ты, главное, моих ошибок не совершай. Храни то, что имеешь, – напутствовала мама дочку, когда та выходила замуж.

«Ошибки! Кажется, моя жизнь состоит из одних ошибок… Как убежать от самой себя? От стыда, обиды, беспомощности? Где брать силы, в чем искать опору?» – В который раз эти вопросы, будто жалящие неотвязные слепни, набросились на Надю. И, казалось, не было от них избавления.

Она бежала через двор к спасительному маминому подъезду. Ну, наконец-то тяжеленная входная дверь, два пролета лестницы… все!

Она в безопасности!

В прихожей ее уже ждал йоркширский терьер Микки – умник с задорным и бесстрашным характером. Пес прекрасно понимал все, что ему говорила хозяйка. Если Галина Викторовна сообщала перед уходом, что будет поздно, и наказывала приглядывать за квартирой, Микки не сидел попусту около двери, а дозором обходил комнаты и потявкивал – отпугивал возможных врагов. Если его уверяли, что скоро будут, он устраивался с любимой игрушкой в коридоре и прислушивался к звуку лифта. Новость о приходе незнакомых гостей Микки категорически не радовала. Он удалялся валяться в своем любимом кресле. И даже мог «по неосторожности» напрудить лужу у ковра. А вот предупрежденный о приходе обожаемых Нади и Маши несся, задрав перламутровый хвост, к коврику у входа и в напряжении усаживался на него. Тыкался носом в дверь, шумно втягивал воздух, анализировал звуки в подъезде и нетерпеливо вздыхал, посверкивая глазами-вишнями. К тому же Микки был посвящен во все беды Нади, которая зацеловывала и нещадно баловала красавчика. Он оказался единственным существом, в прямом смысле слова утиравшим слезы «брошенки» – слизывал их своим теплым крохотным язычком.

– Микочка, родной, ждешь?

Надя взяла на руки прыгающего в счастливом экстазе терьера.

Из кухни появилась мама. Она, как всегда, держалась молодцом, волнение старательно скрывала.

– Надюш, ну как все прошло?

Галина Викторовна порывисто обняла дочь.

– Нормально. Быстро и без истерик. Все, мам. Все! Не хочу пока ничего обсуждать, – сказала Надя, отстраняясь.

Микки спрыгнул на пол и понуро поплелся в кресло.

– Наш чувствительный кавалер переживает, – констатировала Галина Викторовна.

– Он у нас не только чувствительный. Он теперь у нас – единственный. В смысле – кавалер.

– А и слава богу! Нужность кавалера определяется его знаком качества. Наш Микки безупречен, – махнула рукой мать. И веско добавила: – И он-то не преподнесет нам гадких сюрпризов. Во всяком случае, не впадет в депрессию и не закусает близких. Надь, да вспомни ты свое «семейное счастье»! И прими то, что случилось, как избавление.

Первый год брака оказался для Нади безоблачным. Родилась Машенька, над которой тряслась вся родня, вконец избаловав девчонку. Егор неплохо зарабатывал, занимая должность ведущего технолога на крупном предприятии. Бессонова вроде ценили, но в один непрекрасный день уволили без объяснений.

– Все кругом твари продажные! Только шелупонь жуликоватая может тут выживать, – впервые завел свою обличительную и унылую песню Егор. Упаднические настроения в сыне подогревала и матушка. Она искренне не понимала, как можно не ценить такого выдающегося специалиста, правдолюбца, умницу.

У тещи было иное мнение о зяте, истинный характер которого начал раскрываться после свадьбы.

– Да кому с таким дело иметь охота? Заносчивый, с вечными претензиями и при этом пасующий перед малейшей преградой. Что не по нему – и уже истерика! Как ты, моя бедная, под этим диктатором? А эти его назидания, цитаты заезженные? Может, он все-таки дурак, Надь? Вот беда-то, – сокрушалась мама, чаевничая с дочкой, которая изредка сбегала от мужа, вручала Машу свекрови и отводила душу «на воле».