Zviad Anageli - Три рассказа

И вот, жуя горячие пирожки (с детства мы оба очень любили это занятие), мы с Улыбчиклом подошли ко входу в лечебное учереждение. За всю дорогу ни один из нас и голоса не подал. Улыбчик всучил мне целлофановый пакет, полный промасленных салфеток, и мрачно вошел в поликлинику, а я решил подождать друга в ближнем скверике.

На длинной скамье напротив меня расположилась целая семья. Молодые супруги, пухлый карапуз полутора лет и аккуратная старенькая бабуля вышли посидеть на свежем воздухе. Отец рукой подстраховывал переступавшего вдоль скамьи мальчугана, а мать присела рядом со старушкой, лаская ее худые, морщинистые руки. С первого же взгляда было заметно, что молодые заботятся об обоих – и о малыше и о старушке. Все четверо улыбались. На влажных губках малыша расплылась радостная улыбка. В улыбке отца читались забота и счастье. Молодая женщина с чуть грустной улыбкой смотрела на бабушку. А я наблюдал за улыбкой старушки, улыбкой, которая была весьма интересной и необычной. Вот представьте, когда на просветленном старческом лице на губах улыбка, а глаза – печальны. Такая улыбка встречается на лицах простодушных и добрых стариков, которые отличаются от малых детей лишь этой просветленностью, в которой все-таки больше сожаления, чем счастливого умиротворения. Да, это улыбка, в которой ощущается предчувствие того, что жизненный путь близится к завершению, это улыбка беспомощности, но все же – это улыбка. Наверное, минут десять я не мог отвести взгляда от этой улыбки… Потом решил пройтись и встал со скамейки. Пакет с бумажками я швырнул в мусорный ящик, что стоял неподалеку. И тут легкий ветерок внезапным порывом в ту же секунду рванул этот пакет и вернул его мне, намотав на руку, которую я и опустить не успел. Я сначала попытался его перехватить другой рукой, еще пару секунд беспорядочно размахивая руками, как оглушенный боксер на ринге, но «лучше подготовленный технически противник» – целлофановый пакет – не поддавался, и еще через пару секунд борьба закончилась тем, что я своей же рукой прорвал целлофан, который лопнул, как воздушный шарик и сверток бумажек превратился в разлетевшийся по всему скверу мусор. Я только успел подумать: вот это и есть настоящее загрязнение окружающей среды! Прохожие смотрели на меня, улыбаясь, и, наверное, многие из них, до того озабоченные своими проблемами, искрене развеселились, наблюдая за моими безуспешными стараниями. «Надо же, и что это с тобой приключилось…» – читалось в их сочуственных улыбках. Глядя на них, и я улыбнулся, только моя улыбка была несколько вымученной… А тут еще подошел сотрудник инспекции по защите окружающей среды сеще незаполненной квитацией на штраф в руках, и мне снова пришлось улыбаться: я, мол, не виноват, это все ветер… Но в ответ получил улыбку строгую и холодную – вместе с штрафной квитанцией: закон есть закон, и ты меня подкупишь своей улыбкой. И пока страж порядка заполнял бланк, прохожие пытались ободрить меня робкими, едва заметными сочуственными улыбками. «Спасибо, да минует вас такая напасть» – отвечала им моя неуверенная улыбка. Так меня и оштрафовали, в сопровождении самых разных улыбок…

Тут и Улыбчик показался. Странное было у него лицо, как бы испуганное. Не знаю, я бы не смог описать его выражения. Губы у него так странно сложились, что в какой-то момент мне показалось: неужели улыбается, и от удивления я едва не раскрыл рот, но, заглянув ему в глаза, я тут же отказался от этого своего предположения. Странно выглядел наш Улыбчик, настолько странно, что по лицу моему невольно скользнула насмешливая улыбка… И только я хотел вымолвить: что это с тобой, что за вид… Но, опережая мой вопрос, он сам сказал: ты должен проводить меня в онкологическую больницу…

Через несколько дней я бродил возле приемной Онкологической Больницы в ожидании ответов на анализы и курил сигарету за сигаретой. Улыбчик сидел тут же неподалеку, борясь с неоставляющими его болями. Вскоре подошел к нам врач, улыбнулся Улыбчику, а меня взял под руку и увел в свой кабинет. Я обернулся, чтобы взглянуть на Улыбчика, но лучше бы я не делал этого, его лицо выглядело как вопросительный знак, большой, испуганный вопросительный знак… Мне никогда не забыть этого выражения на его измученном лице.

Выйдя из кабинета врача я сразу наткнулся взглядом на глаза Улыбчика, расширившиеся от напряженного ожидания. Я смотрел на его лицо, и у меня было такое впечатление, что у этого человека улыбка замерзла где-то в сердце раньше, чем он успел о ней подумать. А кто лучше меня знал о том, как не хотел умирать Улыбчик! Я вспоминал его планы на будущее, и… Сердце мое рыдало, но слезы проливались лишь где-то внутри, я не выпускал их наружу. Я не мог сказать своему другу об ожидающей его вскоре смерти, у меня не было для этого ни внутренней силы, ни смелости. Меня хватило лишь на то, чтобы подойти и молча обнять его… «Эх, недолго тебе осталось пожить, братишка,» – только мысленно смог я произнести эти слова, а на самом деле постарался улыбнуться пошире, как и полагалось доброму вестнику. А Улыбчик изучал меня взглядом, сначала в глаза посмотрел, а потом так долго и внимательно рассматривал мое лицо, что я понял: он изучает мою улыбку, я точно знал, что он пытается, следуя усвоенной от меня же методике, распознать правду, и в ней, в моей улыбке прочесть слова, сказанные мне врачом. Я-то знал, что это была лживая, легко стираемая улыбка, и боялся, чтобы она вдруг не исчезла с моего лица. Раньше я никогда и представить себе не мог, как трудно сохранять на лице улыбку, сколько силы воли потребуется, чтобы удержать ее хоть на несколько секунд…

Через две недели мой друг умер. Разумеется, в течение всего этого времени он ни разу не улыбнулся, а я старался ни на миг не отпускать со своего лица улыбки, которая плакала где-то далеко в глубине сердца. В последние минуты жизни лицо его выражало только мучения. Лишь при последнем вздохе, мне показалось, что он улыбнулся… И это был для меня первый наглядный пример улыбки, навечно замерзшей на лице. Я смотрел на улыбающегося покойника и плакал, и лишь сейчас слезы неудержимо струились по моему лицу, а Улыбчик все улыбался…

Илуде сказали:

– Ты должен предать! – Илуда задумался… А потом спросил:

– И что я получу взамен?

– Деньги! – таков был ответ… И Илуда согласился.

Илуда вырос в уважаемой трудовой семье. Да, обычно так и говорят, желая заранее создать благоприятное мнение о том или ином незнакомом нам человеке. «В уважаемой трудовой» семье, – оба эти определения при оценке непременно так и соединены-связаны друг с другом. Вот так: уважаемая потому что трудовая, и, так как трудовая, значит, и уважаемая.