Сергей Казакевич - По следам барона

– Советский рекорд! – авторитетно заявил дядя Валера.

…Воздушный змей радостно трепыхался над валом. «Жаль, – подумал Серёжа, – у людей нет столько сил, как у этого змея». И, словно в подтверждение его слов, папа грустно произнёс:

– Пора домой. Завтра на работу.

Пока мужчины подтягивали змея, Серёжа запел себе под нос:

– Три танкиста, три весёлых гуся, экипаж машины боевой…

Они сбежали с вала и пошли к дому.

– Я ж тебе говорил, – взял его за руку папа, – не «гуся», а «друга». Три весёлых друга.

– А я так по радио слышал! – возразил сын.

– Три танкиста, три весёлых… – запел дядя.

– …три весёлых… – подхватил Серёжа.

– …гуся! – пропели неожиданно все трое, рассмеявшись. Они шли по дороге и задорно пели про трёх танкистов-гусей. Они пели про гусей, входя в калитку, и пели про гусей, поднимаясь по лестнице на второй этаж.

Кто-то завтра шёл на работу. У кого-то было самое счастливое время в жизни.

– Дядя Лох, Вы запросто болтали с этим псом, а я стоял, и не знал, что бы такого вставить, желая поддержать разговор.

– Ну, что ж. Придётся тебя обучить некоторым правилам собачьего этикета. Правило первое гласит: если не знаешь, что говорить, говори, что знаешь. И тогда общая тема обязательно найдётся. Понятно?

– В-вроде…

– Дядя Лох, мы чуть не влипли из-за меня, да?

– Чик, ты слишком много треплешься с незнакомыми. Эта стая могла порвать нас в три секунды. Хорошо, не февраль… У тебя – что на уме, то и на языке.

– А как же первое правило? Я не знал, что им говорить, поэтому сказал то, что знаю.

– А для этого, малыш, существует второе правило: если не знаешь, что говорить, молчи.

– А как же первое?

– Первое подходит для светской беседы. Здесь же была реальная угроза нашей жизни.

– Чик, что там?

– Косточкой пахнет!

– Бежим дальше. Запахнет мясом – скажи.

– Слушай, Чик. Может, тебя лучше Чок звать?

– Почему?

– Ну, во-первых, ты когда-нибудь вырастешь, и называть тебя Чиком станет как-то несолидно, что ли. Другое дело – Чок. Тем более, ты малость чокнутый.

– Не-ет, я хочу – Чик! Вот мой папашка, например, такой же маленький толстенький коричневый обрубок. Ему очень подошло бы имя Чик, несмотря на то, что он взрослый.

– Ну, хорошо, пусть будет Чик. Я ведь могу считать тебя чиканутым.

– Лох, а почему тебя назвали Лох? Тоже несолидно как-то.

– Легко парирую твою иронию в свой адрес. Моё полное имя – Лохматень. Просто хозяин сократил. Не орать же на весь двор: «Лохматень, ко мне!»

– А бывало так, что твой хозяин крикнет на весь двор: «Лох, ко мне!», – а кроме тебя подбегут ещё несколько человек?

– О-о! Общение со мной идёт тебе на пользу. Ты начинаешь острить.

– Так на чём мы остановились? Чик или Чок?

– Да-а, Лох… Понимаешь… Чик – это звучит гордо.

– Хм… Где-то я уже слышал это…

– Лох! А что это за медаль у тебя? С выставки?

– Если бы! Это меня пометили так.

– Как это? Насколько я понимаю, пометить можно, задрав заднюю лапу. Причём тут медаль?

– Да не медаль это. Это – мой личный номер. Чтобы, если поймают, не перевели на мыло, а нашли по базе данных хозяина. Это моя прописка.

– А-а… про эту… про писку я знаю.

– Тьфу! Я тебе не про писку, а про прописку. Мой личный номер даёт мне право жить в квартире у хозяина.

– Лох! У меня ведь тоже был хозяин. Может, он не успел сделать мне прописку?

– Твой хозяин дал тебе под писку, и теперь ты бегаешь вместе со мной. Запомни, малыш: мы с тобой равны и свободны, а это важнее всего на свете.

– Важнее личного номера?

– Плевал я на этот номер. Хоть он и спасает нас иногда. При облавах не трогают. Но…

– Что «но»? …что «но»?

– Носящий его на шее всегда должен быть готов к тому, чтобы вернуться в рабство.

– А не носящий?

– А не носящий… Слушай, Чик, не забивай голову всякой ерундой.

– Мою голову?

– Свою – как хочешь. Мою не забивай.

– Чик, а помнишь нашу встречу? Я ведь чуть не наложил от испуга в тот момент у двери своей квартиры!

– Правда? И ты молчал?

– Ну, сам прикинь. Я замечаю, что дверь открыта, бесшумно выскальзываю на лестничную площадку, трясясь от страха, что хозяин заметит… И тут в меня попадаешь ты, посланный пинком под зад умелой ногой.

– Лох, а воздух-то ты испортил тогда жутко. Я почему, думаешь, сиганул следом за тобой по лестнице?

– Эх, Чик… Дружище… Всё лето уже вместе… Вот скажи, ты оценил свободу?

– Я дорожу нашей дружбой.

– Да я не о том…

– Лох, ценить свободу – это как? Объясни мне ты, бывший когда-то несвободным. С чем мне сравнивать мою жизнь?

– О-о! Да ты ещё и философом становишься. Общение со мной явно развивает тебя.

– Чик, холодно уже. Вчера снег шёл… Я вот думаю податься к хозяину. Не зверь же, накормит, а там, глядишь, и приголубит. Ты-то как? Может, к своим попробуешь?

– Лох, я не пропаду. Улица – моё всё. А ты давай, двигай. Тебя примут.

– Чик, ты настоящий друг. Не зря я тебя столько времени жизни учил.

– Давай, Лох, за меня не беспокойся.

– Чик!!! Чик!!! Я встретил тебя! Мой маленький крепенький товарищ… А у моих – новая длинноногая пассия. Догиня… Чик, я уже месяц ищу тебя по нашим местам…

– Не плачь. Я сказал, не плачь, Лох!

– Ты не один?

– Этого щенка хотели утопить. Думаю, назову его Бэк… Пошли, малыш.

– Дядя Чик, кто это был?

– Да так… лох один.

Я толкнул дверь и шагнул в неизвестность.

Тот самый ухоженный парк. Всё та же широкая мощёная аллея, освещённая свечными фонарями, проходила вдоль парадной лестницы, ведущей к входу во дворец. На обочине десятки экипажей – дорогие кареты, различающиеся элементами отделки, цветовой гаммой и применёнными при изготовлении материалами, включая золотые изящные накладки и драгоценные каменья.

Часы над главным входом ударили первый раз. Двери резко распахнулись, чуть не сбив лакеев, готовых открыть их в любую секунду. По лестнице неловко, припадая на одну ногу, засеменила Золушка, потерявшая во дворце одну из туфелек.

На этот раз я встал у обочины между двух карет, чтобы броситься к Золушке, когда она приблизится к месту падения.

Часы продолжали бить.

Мне удалось точно рассчитать момент, и я уже рванулся к милой девушке, желая спасти её от нелепой случайности, когда, гаденько хихикая, стоявший рядом кучер сделал мне подсечку.

«Что же они сценарий-то не подправили? – успела возмутиться в черепушке досада. – Не успею…»

Мы с ней упали одновременно, голова к голове. Рассматривая меня, Золушка не торопилась вставать. На её нос страшно было смотреть. Как и в прошлый раз, он загнулся вбок, по щеке пугающе тянулись кровавые ссадины. Вскочив, я подал ей руку, помогая подняться. Она, похоже, испытала сильный шок, благодарила меня за помощь и с ужасом ощупывала своё повседневное платье с фартучком. Часы молчали, а неподалёку от нас можно было рассмотреть оранжевую груду мякоти с разбросанными по мостовой жёлтыми корками.