Сергей Псарев - В поисках утраченного

Оленька рассказывала, что когда для нее наступили самые страшные минуты, то подумала обо мне. Получается, что и я ее в этот момент увидел в церкви… Почему так было? Объясните мне, неверующему человеку. Разве не чувствовалась здесь помощь откуда-то свыше?

Мне все-таки кажется, что здесь было какое-то действие таинственного и неизвестного Бога. Большей радости, чем такое взаимное ожидание, когда, побеждая расстояние, люди издали сливаются вместе, мы не испытывали. В таких случаях чувства всегда обнажены до самого крайнего предела.

Бог знает, что нас ждет завтра? Разочарование, утомление от скучной семейной жизни? Нет, после пережитого нами все это уже невозможно…

Почему-то считается, что при встрече с художниками нужно непременно говорить о живописи, а с врачами о болезнях. С Аркадием Ивановичем Свешниковым, практикующим врачом-психиатром, у петербургского прозаика Ливанова все получалось именно так. Ничего поделать с собой он не мог. Так увлекало все то, о чем рассказывал его новый приятель доктор. Да и вопросов из окружающей жизни у Ливанова всегда находилось много…

В эти дни на улицы города вместе с витающим запахом корюшки неожиданно выплеснулось какое-то болезненное весеннее обострение. Все же не зря же Пушкин так не любил весну…

Наверное, многие чувствительные люди тяжело переживают этот период. После долгой зимы сил уже нет, а весной все нестабильно, разные атмосферные перепады. Вот и выходит из равновесия человек, теряет самоконтроль. У него обостряются старые обиды, возникают неприятные воспоминания. В такой период можно легко нарваться на чью-то грубость. Правда, случается иногда и положительное. Под апрельским солнцем улицы расцветают не по погоде легко одетыми красивыми девушками, их юбочки становятся еще короче, а ноги в ажурных чулках все длиннее. Загляделся на такой девичник аккуратный старичок на соседней лавочке и прикрыл глаза в блаженной улыбке. Видно память вернула ему сладостные мгновения молодости.

Пульс бьет 180 ударов в минуту, температура горячечная… Бурлящая энергетика превосходит разум и расчет, люди начинают влюбляться и совершать милые глупости… Во время прогулки по улице Смолячкова на Ливанова трижды натыкались какие-то странные, погруженные в себя молодые люди. В салоне автобуса на его глазах у пассажира случился приступ эпилепсии. Хорошо, что рядом нашлась знающая женщина и оказала первую помощь. Его опасения подтвердила дочь Верочка. Она гуляла с ребенком в районе метро "Выборгская", и какой-то старик совершенно неожиданно набросился на нее и грязно обругал без всякого повода: "Ходит тут, овца мелкая… Я тебе ноги повыдергаю!" Вернулась домой в слезах…

Ливанов по складу ума был склонен к анализу окружающего: "Сколько сумасшедших гуляет на свободе… Скопления людей на улицах городов, в транспорте и платформах метро в утренние часы выглядят теперь особенно агрессивными, словно борются за жизненное пространство на переполненной планете. Достаточно неосторожно сказанного слова, неловкого движения, чтобы в такой массе искрою детонировал эмоциональный взрыв. Какая-то всеобщая клаустрофобия, страх перед замкнутым пространством, мир начинает сходить с ума"…

Такие мысли в последнее время все чаще занимали Ливанова. Действительно, что-то происходило с людьми вокруг него…

С пугающей возрастающей цикличностью мир взрывался глобальными потрясениями. Людей "майданило" новыми революциями, национальными конфликтами, кровавыми разборками в магазинах и школах. Они становились нетерпимыми и жестокими, но при этом считали себя абсолютно нормальными в психическом отношении. Разве случайно Ливанова так тянет подальше от всего этого на природу, в лесной лабиринт, чтобы просто придти в себя…

Его друг Аркадий Иванович был человеком замечательным в своем роде. Ему за пятьдесят, он любил свою профессию и считался авторитетным психиатром. Доктор – верующий человек и посещал церковь. Он говорил, что там лечится его душа. Аркадий Иванович был большим любителем театра и тонким знатоком живописи. По слухам, имел весьма любопытную коллекцию картин, выполненных одним из его пациентов. При этом наружность у него самая обыкновенная, здоровый и крепкий русский мужик. Симпатичная маленькая бородка добавляла ему интеллигентности, а из-под очков в тонкой золотой оправе поблескивали умные, проницательные глаза. Он будто весь светился изнутри, от него исходило добродушие и позитив…

На этот раз Ливанов приехал к нему прямо в психиатрическую больницу. Он давно хотел, как говорится, познакомиться со всей этой кухней изнутри и из первых рук. Набережная Невы, старенький фасад двухэтажного здания из красного кирпича постройки начала XX столетия с решетками на окнах и территория, скрытая глухим забором. Сразу заметно, что все делалось для большей изоляции пациентов.

Доктор с милой ободряющей улыбкой встретил его уже на входе. Здесь будет небольшая ознакомительная экскурсия…

Все помещения хорошо просматривались и легко контролировались персоналом. О возможности уединиться в палате не могло быть и речи. Ее голые стены показались Ливанову как-то особенно казенными, все очень напоминало солдатскую казарму. Почти не было мебели, одна тумбочка на несколько человек. Это впечатление еще больше усиливалось от больничного распорядка дня с четко фиксированным временем. Все помещения закрывались на ключ, кроме туалета, естественно. Строгая изоляция дополнялась отсутствием телефона. Здесь можно было звонить только из кабинета администрации в присутствии персонала…

Везде какие-то пугающе, болезненные лица и потухшие безразличные глаза. Иногда к Ливанову проявляли любопытство и пытались заговорить. Его очень поразил взгляд одного больного, он будто читал его всего до самых пяток. С таким, наверное, было трудно общаться в параллельном мире, рискуешь сразу попасть под его влияние и раствориться…

– Кто из нас с вами сумасшедший? – спросил этот больной у доктора. – Вы держите меня здесь, потому что я умнее и лучше вас. Вы все просто стыдитесь этого…

Скоро Ливанов и сам впал в какое-то подавленное состояние. Ему вспомнилось, как у Чехова в "Палате № 6" доктора Андрея Ефимовича тоже так пригласили в больницу, будто бы на консилиум, а потом оставили в больничной палате и выдали старый, пропахший рыбой халат. "Вот так поживешь здесь два-три дня и начнешь тихо сходить с ума, а потом превратишься в тупое свиноподобное животное. Ко всему можно привыкнуть"… От этой нелепой мысли ему стало не себе.