Бризин Корпс - Ничто

Отношения между одноклассниками зачастую доходят до той степени, когда дозволяется подшучивать друг над другом. Очень скоро, буквально к середине первого года, все ученики не только знали о существовании один другого, но также иногда либо сами заигрывали с кем-то, либо испытывали воздействие заигрывания на себе.

Маше несколько раз доводилось видеть, как один слегка бил другого по голове учебником, потом весело смеялся, и начиналась драка в шуточном стиле – легкая, безобидная, смешная. Это было словно бы обрядом, подтверждающим имеющиеся связи между детьми. Подобная забава никогда и никому не могла наскучить именно потому, что всем всегда было в некотором смысле приятно осознавать, что кто-то к ним проявляет интерес.

В наивных стараниях завоевать внимание окружающих ее детей, Маша предпринимала самые отчаянные меры, решалась делать самые необдуманные (с точки зрения остальных) шаги.

Видя положительное восприятие легких ударов учебниками, видя, как каждому от этого становится веселее, девочка подумала попытать счастья и сделать еще один рывок в надежде достигнуть до сих пор не достигнутой ею высоты в общении с социумом ее класса.

Как только прозвенел звонок и учитель вышел, ученики встали с мест и пошли к задней части кабинета, чтобы положить в шкафы учебники по прошедшему предмету и взять по тому, который начинался после перерыва. Книга по логике (а именно этот урок только что закончился) была настолько тонкой, что, даже если бы Маша и ударила по жертве своего детского дружелюбия со всей своей столь же детской силой, эта самая жертва не почувствовала бы особенного дискомфорта.

Это знала она. Это знали все, кто явился очевидцем развернувшихся событий.

Однако для той, на кого был направлен Машин интерес, само зарождение его во всеми отвергнутом ребенке являлось крайним кощунством по отношению к высшей касте, к которой принадлежала и «подвергнутая насилию».

Надо бы заметить также, что, выбери бедная девочка объектом кого другого, события бы не приняли тот ход, который, собственно, все же приняли. Просто Маше, видимо, не могло повезти с ее одноклассниками ни в каком возможном отношении. Казалось, что все попытки были заранее обречены на неуспех, на крах, а данном случае – даже на катастрофу.

Как только Маша переступила через черту дозволенности, как только ее рука опустила тонкий учебник по логике на крепкую макушку одной из самых привилегированных в классе девочек, как только все это произошло – время словно растянулось для бедного ребенка: все последующее развернулось настолько быстро, что вряд ли это можно было бы описать одной секундой.

Между ударом и импульсом в голову той самой «жертвы». Между импульсом и разворотом головы в сторону удара. Между улыбкой, замершей в предвкушении новой потешной драки, и увиденным сконфуженно-радостным лицом одноклассницы. Между этим и между ответным куда более сильным и в разы более яростным ударом – лишь миг, один маломальский момент.

Маша упала. Она могла бы ожидать того, что ее попытка в очередной раз провалится, но она никак не могла бы предположить, что все станет настолько плохо. Обида, бесконечная обида встала комом в горле, не давала вздохнуть, сдавливала, душила и причиняла жуткую боль, от которой глаза щипало и резало, словно стеклом. Лежа на полу, руками сжимая голову, девочка неудержимо заплакала.

Не все люди звери, и я не хочу, чтобы ты утверждал обратное. Это не так. Однако в каждом – даже в чистейшей души человеке – порою проскальзывает некая мысль о крайней жестокости, направленной в сторону своего собрата. Это не является ужасным фактом, это скорее просто обыденность. Вполне нормально иногда желать причинить кому-либо боль. Вполне нормально иногда ее причинять. Единственное, что стоит помнить предельно ясно, – что боль бывает двух видов, и именно душевную причинять не стоит.

Рита – а именно она испытала воздействие Машиного внимания своей макушкой – даже рядом не стояла с жестокими детьми. Наоборот: Рита всегда была примерной ученицей и милейшим и трогательно-заботливым ребенком среди всех детей, по крайней мере, своего дома. Она была немного заносчива, относясь к высшему обществу класса, но жестокость не была ее кредо.

Но в этот миг, этот странный, полный безумия миг, когда она ударила Машу, когда она увидела, как девочка лежит, плача от разочарования, тоски и пронзающей голову боли, когда она поняла, что именно ОНА заставила кого-то страдать – от этого Рита почувствовала приятное жжение в крови, будто бы миллион раскаленных иголок пронзал ее капилляры то здесь, то там, не переставая. Этим покалыванием и было то новое чувство – чувство злостного упоения болью другого существа, ощущение своей силы, своей власти над кем-то более слабым. Животный инстинкт проснулся в этом юном создании слабого пола – ребенку захотелось увидеть результаты своей мощи.

В зрачках самой трогательной девочки мелькнули искры осознания чуть ли не всемогущества, своего практически полного права делать с более слабым индивидом все, что только заблагорассудится. От такой мысли Ритины губки дрогнули, сложились в дьявольскую ухмылку, а кулачки, эти розовато-бежевые ручки без единого изъяна, еще не испещренные морщинками, сжались, и не успело пройти и полсекунды, а Рита уже обрушивала все свое недовольство на голову, руки, плечи, живот своей соперницы, которая не могла сделать ничего, что помогло бы ей отразить такую ужасную атаку.

Маша лежала на полу, отчаянно пытаясь закрыть руками лицо, – она плакала неудержимо сильно, всхлипывая и задыхаясь слезами, изредка прося прекратить.

Если бы она перестала плакать, если бы пересилила себя, перетерпела эту мучительную боль, такой предательский, зверский выплеск агрессии в свою сторону, если бы она смогла перенести все это, не проронив ни слезинки, как знать, может, Рита бы и успокоилась. Возможно, она бы даже извинилась. А может быть, она бы и не ударила Машу, не упади и не заплачь та сразу же после получения несправедливой сдачи.

Но реальность была совершенно не такой: Маша не могла остановиться, ее рыдания раздавались все отчетливее – и этим девочка, сама того не подозревая, лишь подначивала свою угнетательницу бить еще сильнее, еще ожесточеннее, забывать обо всем человечном, становиться хладнокровным, кровожадным, пускай и мелкомасштабным, монстром.

Класс был полон детьми, но они только наблюдали, потеряв способность двигаться, говорить и даже реагировать. Все были настолько шокированы, что просто не могли поверить в действительность происходящего. Они отказывались принимать ее, и оттого со стороны могло показаться, будто бы души вдруг покинули их тела, и оттого никто никак не смог бы помочь подвергшейся тирании Машеньке.