Ольга Кузнецова - Пастораль

– Э-гей-гей! Денис! Береги Нюшу! Я тебе поручил самое дорогое, что у меня есть! В случае чего – дай сигнал ракетницей – я приплыву!

Черт побери, я знал, что он это сделает, в случае чего!..

Он отъехал метров двадцать, за ним следом пошла вторая машина… Мы с Нюшей стояли и долго глядели из-под ладоней – машины шли прямо на солнце. Затем молча вернулись в лагерь. Она обвела взглядом разбросанные вещи.

– Ну, мужики, свиньи! Такой бардак оставили после себя. Давай приберемся…

Мы стаскали вещи под навес, сооруженный на случай дождя. Разложили – железки отдельно, продукты отдельно. Потом варили обед – на сей раз на двоих – в маленьком котелке. И я думал, что готов вот так сидеть рядом и чистить картошку, и даже мыть котелок, лишь бы быть вместе с ней – хоть всю жизнь. Во время еды она вдруг вспомнила: вроде как нельзя сразу после отъезда прибираться – примета плохая. И задумалась. Я быстренько допил чай и позвал её погулять, обещая кое-что показать – облазить соседние валуны, поесть брусники. Когда мы вышли на ту самую полянку, то прямо из-под ног со страшным шумом рванулись большие коричневые птицы. Нюша отшатнулась, испугавшись, схватила меня за руку… А птицы расселись невдалеке на соснах и следили за нами.

– Кыш-кыш, кыш, – махала она руками на них. – Край непуганых идиотов!

Она умела обидные слова произносить с такой нежностью в голосе, что было не обидно. Так что на месте этих, действительно, идиотов – на них кричат, руками машут, а они только поглядывают из-под подведенных красным бровей – хотел бы оказаться я. Только не быть бы пустым местом – как часто бывало со мной в школе.

– Да ладно, смотрите, за смотрины платы не берем, нам не жалко, правда, Денис? Ой, а это что? – она нашла мой сучок и тоже в нем увидела белку… Ягодами мы наелись быстро – пожалели, что не взяли с собой котелок, решили прийти еще и сбежали к морю: прилив еще не начинался. Лишь ближе к вечеру дорога, по которой уехали ребята, окажется под водой. Море надежно отрежет нас. В той стороне, куда они ушли, над мысом было видно, как мелькали чайки. Мы быстро выкупались, потом еще долго лежали-загорали. Когда не было ветра, жара стояла просто невыносимая – если бы я точно не знал, что рядом Полярный круг – не поверил…

Я даже не знаю, как все это произошло. Сначала она мазала мне спину нежной няшей из прогретой лужи, оставшейся после отлива, потом я ее, потом стали мазать друг друга, потом мы стали смеяться, а потом начали целоваться – такие вот чумазые и скользкие, с привкусом моря на губах. Грязь засыхала на нас, стягивала кожу, а мы всё целовались – губы в губы – всё остальное-то было грязное! А потом купались в ледяном море и опять грелись на песке, и смотрели вдаль. Ну, надо же – ни одного парохода за три дня, как мы здесь, ни одного человека – только вот эти тетерева да чайки – там, куда ушли наши, да заяц, который сидел, навострив уши, и смотрел, когда мы пробирались через топь, который никуда не спешил и ничего не боялся. Да эти морские звезды и ракушки. И мы – самые живые и молодые. И только – мысль: «А как же Сергей?» – и: «Как она со мной, если?..» – не давала мне покоя. Но день кончался – завтра должны вернуться ребята, а я становился все скучнее и злее. А она как будто и не замечала – готовила еду, разговаривала на своем птичьем языке с огнем: «Вот ведь, какой – не крапива, а жжешься», с кашей, лезущей из котелка: «Ты бежишь, и я бегу, и челочки у нас назад», с чайником: «Хватит плеваться против ветра, запарил всех». И мне досталось с ними заодно: «Хватит маразмом страдать». В очередной раз, проходя мимо меня, чмокнула в затылок – точно так, как она делала, когда на этом же бревне сидел Сергей. А потом она обнимала меня – сзади, опять точно так же… А я вдруг потерся щекой о ее руку, и меня словно током шибануло: как Сергей! Но я так ничего не сказал ей, ничего не спросил у нее – наверное, кишка у меня тонка.

А потом, когда стемнело, в полной темноте мы опять ходили к морю – она на сей раз меня сманила. Обнявшись, долго смотрели на звезды – их были мириады…

А ночью в палатке – я уже почти спал – она вдруг спросила, мне даже показалось, что во сне: «А ты меня не оставишь? Не потеряешь? Не бросишь?» Как ей такие мысли могли прийти в голову? Как она могла такое себе навыдумывать? Я ничего не сказал, только прижал ее к себе сильно-сильно…

Они вернулись, как и хотели – как только вода отошла, там, над мысом, заметались чайки, чуть позже появились темные пятнышки, из которых стала вырисовываться машины. Они шли медленно, и лишь спустя время стало видно, что первым едет не Серега, а Степа, а Серегиного «козлика» тянут на тросе.

– Опять что-нибудь с карбюратором?– озаботилась Нюша. Но случилось совсем другое. На второй машине – издали виделось, что везут жерди, но вблизи оказалось, что поперек авто закреплены носилки, на которых лежал Сергей. Мы с Нюшей побежали к подходившим машинам.

Нюша страшно кричала: «Папа, папа, что с тобой?!»

Тот, приоткрыл глаза, постарался улыбнуться – это у него плохо получалось… Она гладила его и повторяла: «Папка, папка, ну, зачем же ты так?» Меня ошеломило – как потом я понял, только меня, потому что все, похоже, знали, что Нюша – его дочь. Почему же она никогда не приходит к нему в семью? Я никогда не видал ее в доме Сергея, хотя, впрочем, на фотографиях из походов я ее видел! Понятно стало его нежное отношение к девушке, благоговение перед ней. Какой же я был дурак – парни со своими девчонками совсем не так себя ведут! Но долго думать некогда – нужно начинать срочно собираться.

Как потом рассказал Степан, когда прибыли к мысу, оказалось, что наверх ведет крутой подъем – можно было крюк бросить и на лебедке затащиться, по крайней мере, тросом подстраховаться. Но Сергей решил заехать на кручу сам, без страховки. Уже на самой вершине он сильно газанул, колесо выдрало камень, нос вздернулся и «газик», помедлив, опрокинулся. Сергея выкинуло из кабны. Его везли на носилках, которые связали из жердей, для жесткости примотав его, чтобы не стало хуже – ноги не действовали, видимо, травмирован позвоночник…

– Машину не бросайте, – просил Сергей. Но отремонтировать не было никакой возможности. Только получив обещание, что, едва доставят его в больницу, ребята сразу вернутся за ней, он разрешил нам трогаться. Я тогда еще подумал, что Степан врет ему, как это часто делают с больными – из лучших побуждений.

Через всю эту топь, где машины рычали и хрипели, плевались и газовали, выдавая в липкий воздух синие облака дыма, носилки мы несли на руках. Если путь к морю нам казался адом, теперь думалось, что тогда мы шли налегке. Но, честно говоря, я благодарен мужикам, что меня не освободили от ноши, не сделали никакой поблажки. Я был в команде, наравне с другими. И я шел, пот заливал глаза, на плече от ручки носилок, казалось, лопнет кожа. Я придумывал себе, что это война, самая настоящая война, и на носилках – раненый командир. Ну, и еще всякую дурь, но с этими выдумками идти становилось легче. Дома, когда мне делалось невмоготу, как говорила Нюша по другому поводу – когда бегали на коротких остановках в кусты, – «прихватывали комплексы», я надевал тельняшку и подолгу стоял перед зеркалом, убеждая себя, что я десантник – сильный, смелый, что все могу и все умею, ничего не боюсь, и все меня уважают. Ну, разумеется, когда мамы не было дома.