Александр Чикин - Богоборец

Другая часть мужиков сверкала железными и рондолевыми фиксами, а на груди у них синели ленины и сталины – наивный рабский оберег от хладнокровного выстрела палача. Ещё вспомнился страшный живой кулёк с головою взрослого мужчины, который с весны до осени вывешивали на штакетник палисадника его домашние, целый день вламывающие на заводе. Сердобольные прохожие бросали ему медяки в банку, висевшую рядом на гвозде, поскольку на землю её поставить было нельзя: время от времени из кулька на землю шлёпалось или текло – недержание у него было. Нечему было, видимо, там это добро держать: всё ампутировано. Кто-то кормил его с рук, как галчонка, кто-то поил водкой, засовывая потом ему в рот зажжённую папироску. А я его просто панически боялся, и чаще всего обходил другой улицей.

Я ведь был всему этому свидетелем, но ничего-то не видел. В точности, как лирический герой Высоцкого, который за беззаветную свою глупую веру, много лет отдыхал как в Раю. И мгновенно, вместе с героем Высоцкого, «променял я на жизнь беспросветную несусветную глупость свою». Я всё понял про свою страну. Не тогда, когда читал Солженицына и Шаламова, не тогда, когда бегал с плакатами в Перестройку, а теперь, когда мне спел про это Высоцкий треснувшим голосом.

И хоть не отвезли ещё меня из Сибири в Сибирь, у меня потекли слёзы. Мне стало жалко вымерших уже мужиков. И покалеченных Войной инвалидов, и обитателей Лагерей, клеймёных, как цыплята на прилавке советского гастронома чернильными штампами, синими рожами наших вождей.

Спел мне Высоцкий лет двадцать назад. А страна наша не думает меняться. За эти годы двоих моих знакомых в разное время забили насмерть своими дубинками менты. Соседа без суда продержали три года в следственном изоляторе и тюремной психушке, откуда его выгнал врач умирать, что он и сделал на следующий день по приходу. Другого приятеля отправили на восемь лет в тюрьму, сфабриковав ему дело. Спасибо, хоть смертную казнь отменили.

Я понимаю, что так уж, наверно, совпало: мои детские походы в городскую баню с отцом и песня Владимира Семёновича. Но ведь не один же я в эту баню ходил? И не одна же такая баня была на всю страну? Думаю, что не один. И бань таких по стране не счесть.

Спасибо, Владимир Семёнович, что и после ухода своего, поёшь нам о проклятой людьми и забытой Богом стране. И ошеломляешь силой своего слова.

Серёга Пухов, муж моей сестры, которого в нашей охотничьей компании запросто звали Пушок, принёс в дом маленького, визгливого поросёнка. Через полгода или чуть больше свинёнок превратился в здорового свина и пришло время его колоть.

– Горе-то какое! – решил поплакаться мне Серёга, когда я пришёл к нему в гости. – Поросёнка резать надо. А как его резать? Я же его с пелёнок знаю. Он же, как член семьи! У меня рука на него не поднимется.

– Так я могу его заколбасить, – предложил я. – Чего голову-то ломать? Завтра суббота, приду с утра, часиков в восемь. К обеду опалим и разделаем.

В восемь утра как штык я стучался в дверь. Заспанный Пушок открыл и повёл меня на кухню.

– Чего тут курить? – решил я поторопить события и стал выбирать в ящике стола нож. – Чего время-то терять? Сейчас быстренько всё сделаю, а потом и перекурим.

– Не торопись, – попросил Серёга, виновато пряча глаза. – Я специалиста с работы пригласил. Он сказал, что в восемь придёт.

В дверь постучали. Пушок впустил парня примерно своего возраста.

– Здорово, ребята! – весело произнёс специалист. – Чего такие кислые? С водкой проблемы? – напугался он.

– Да нет, водку купили. – Серёга полез в холодильник. – Вот!

– Так наливай! Чего же ты с этим делом тянешь? – специалист ещё больше оживился. – Давай граммов по сто пятьдесят марцизнем – и за работу.

Пока Пушок разливал по стаканам водку и колдовал над закуской, специалист, которого звали Лёшкой, вынул из авоськи резиновые перчатки, прорезиненный фартук и шкатулку красного дерева.

– Знаешь, мне, пожалуй, «по рубчик» налей, – показал на свой стакан Лёха и открыл коробку.

В недрах шкатулки, на зелёном сукне, в специальном углублении лежал, ослепительно сияя безукоризненной полировкой, кинжал.

– Ух, ты! – вырвалось у меня, и я потянулся к ножу.

– Руками не трогать! – оттесняя меня, предупредил Лёшка. – Это вам не игрушки, а инструмент! Свинорез. В чужие руки не даю: порчу навести могут. Мне уже два свинокола испоганили. Смотреть – смотрите, а в руки – ни-ни!

Мы с Серёгой переглянулись и покачали головами: «И вправду спец!»

Сели за стол.

– А ты чего не пьёшь? – подозрительно спросил Лёха, отодвигая от меня шкатулку подальше. – У тебя, часом, не дурной глаз? – он на всякий случай закрыл коробку и убрал её на холодильник. – От непьющих всегда неизвестно чего можно ждать, – объяснил Серёге специалист. – Знаешь, какие они ненормальные?

– Да это он так, – начал оправдываться за меня Пушок, – дуркует уже второй год. А так-то он пьющий: дай бог каждому!

Лёшка скептически посмотрел на меня, и я понял, что сильно ему не понравился. Он взял водку, налил в стакан, выпил, а последними каплями оросил свинорез и спрятал его от меня за пазуху.

– Ну, перекурим и начнём! Жара, не жара, а косить надо! – констатировал специалист.

– Ребята, я – пас! – ещё раз предупредил Серёга. – Режьте без меня!

– Угощайся, – я открыл пачку. – «Столичные».

– Нет, спасибо, – специалист полез в грудной карман, – я провинциальных покурю, животноводческих, – и, вынимая «Мальборо», порезал руку. В ход опять пошла водка, остатками которой был продезинфицирован палец.

Минут за сорок лёгкого перекура Лёха объяснил нам всю гнилость и несостоятельность Серёгиной позиции, а также посвятил нас в два десятка способов умерщвления беконосодержащих животин. Когда закончилась вторая бутылка водки, я и Лёша пошли во двор. Подошли к сараю, где жил, как член Серёгиной семьи, боров Борька.

– Нужно рекогносцировку провести, – определил специалист, посмотрев на сарай, и полез по сугробам за строение. Тыльная сторона сарая служила звеном забора, отделяющим наш огород от соседей, и через минуту я увидел Лёху, бредущего по соседскому огороду. Осмотр задней стороны сарая закончился, и Лёшка полез через забор возле меня в наш огород.

– Свиняч поросячий! – выругался специалист, приземлившись на четыре точки. – Я себе титьку отрезал! – Лёха вынул из-под фартука и бросил в снег свинорез и принялся рассматривать прореху в рубахе и десяти сантиметровый порез на груди.

– Какого хрена ты туда полез? – прикладывая к ране снег, спросил я.

– Посмотреть, как сарай устроен: нет ли прорех в стенах или запасных выходов, – извинился Лёшка. – В прошлом году пригласил меня такой же чистоплюй, вроде Пушка, поросёнка резать. Сам, конечно, не пошёл. Ну, я свинокол за пояс и вперёд! Присел на корточки возле свиньи и хорошо, что между ног себе ничего не отрезал, а только ляжку проткнул. Тут, конечно, лужа крови натекла, свинья занервничала, я и давай её успокаивать: нож за спиной держу, а другой рукой стал ей за ухом чесать. Она успокоилась, на бок прилегла и глазки прикрыла. Прётся хозяин с ножом – уже разделывать собрался! Он слышал, как я завизжал, увидел лужу крови и окровавленный нож у меня в руках, да и свинья лежит, балдеет, на него не смотрит, даром, что он член её семьи. Этот дурень и посчитал, что всё уже готово! А у меня глаз на затылке нет, я не вижу, чего он там делает, а он нагибается через меня и говорит: «Пойду хозяйке уши отнесу: пусть пожарит!», и отхватил одно.

Читать дальше