Владимир Кучин - Приключения агента Эжена

Сержант Колд сказал короткую речь, которая достойна того, чтобы привести ее полностью. «Я сержант-майор Колд, командир вашей учебной команды, и все ваши задницы и тощие и толстые на три месяца минимум поступают в мое полное распоряжение. Я имею полномочия от командования иметь вас в таких позах, тогда и столько раз, сколько сам пожелаю. Называть меня следует – господин сержант, гребаный рядовой-рекрут назвавший меня один раз кличкой „сэр“, получит сутки штрафных работ, за второй раз – двое суток ареста, за третий – три месяца военной тюрьмы. Но этим он не освобождается от своего права быть курсантом добровольцем – его учеба будет продолжена и после отсидки. Отсюда, из нашего тропического Сан-Диего, есть два пути – путь в кадровые спецподразделения морской пехоты, или в никуда. Ни одна наглая рожа никогда не должна обращаться ко мне напрямую – все вопросы к капралам, которые сейчас сформируют свои отделения. Учить уму разуму на нашей учебной базе я вас не буду, все уставы, приказы, положения, приложения и уложения вступают для вас в силу с этой минуты. В кубрике для отдыха они свалены на полках вперемежку с веселыми картинками голых телок, комиксами о войне и военными очерками штабистов о пользе воздержания и вреде разнообразных неуставных половых связей. Откопайте их, почитайте перед сном и вам все станет ясно. Никаких увольнений, денежного довольствия и просто удовольствия и расслабухи в нашем центре у вас не будет. Наш адрес для открыток от мамочки вы прочитаете на двери сержантского кубрика. Не запечатывайте писем – нам лень их расклеивать и заклеивать. Попросите мамочку не слать к вам никаких посылок – нам лень их выкидывать.» Сержант Ник Колд завершил свое бодрое наставление и ушел по плацу в сторону каюты нашей учебной команды. В его сообщении крылась еще одна строевая тонкость – майор назвал нас курсантами, но настоящее звание у нас было рядовой-рекрут, кадровыми рядовыми мы стали по окончании учебы.

Диковинные названия, которые я вам сообщил, – борт, рубка, кубрик, каюта, а также иллюминатор и камбуз, содержались в секретном наставлении и были обязательны к употреблению. Вашингтонские фантасты считали, что если враг (русские или китайцы) похитит часть документов из нашего центра, то он (враг) будет считать центр эсминцем или корветом с именем «Огаста», стоящим на якоре у прекрасного острова Санта-Каталина напротив пляжа Лонг-Бич, Калифорния.

К вечеру я был полностью готов к учебе – имел стриженый затылок, расписался во всех подсунутых капралом, одним из помощников сержанта Колда, бумажках, знал номер ячейки в оружейной каюте со своим личным оружием – винтовкой, кольтом, ножом «страйдер», средствами химической защиты – респиратором и противогазом, и жестяной коробкой моей личной аптечки.

Занятия начались утром – до завтрака мы бегали под дождем кросс по раскисшей грунтовой дороге, уходящей из учебных ворот базы в невысокие горы. Первые два удовольствия, полученные мной в это утро, были – натертые высокими шнурованными бутсами ноги и жесткое замечание от капрала – командира моего отделения – за плохие физические кондиции. Капрал, его фамилия была Битер, бежал последним в нашем отделении и, когда я стал отставать, проорал мне в ухо: «Подтянись, падаль, мать твою. В Огайо все такие дохляки?» Последнее замечание выдало его – стало ясно, что он уже читал мое личное дело, состряпанное военными чиновниками в Колумбусе на основе моей анкеты.

Если уж я заговорил о капрале Битере, то должен отметить – по военно-морским меркам это был неплохой человек. Битер воевал во Вьетнаме по призыву, и видел кровь и смерть не на экране, а в жизни. От Вьетнама ему досталось на память сложное тропическое расстройство лимфатической системы, скорее всего не заразное. Он все время потел, до такой степени, что под мышками его тужурки образовалась целая паутина от выпарившейся соли. Вонь от пота, производимого днем и ночью организмом капрала Битера, была неимоверная – казалось она даже ест глаза. Одновременно с этим в боевом отношении это был человек умелый, лишь немного уступающий инструкторам, нас обучавшим. Всего с капралом Битером я прослужил два года и ни разу не знал именно от него какой-то каверзы или большой подлости.

Потянулись дни занятий. График нашей подготовки был очень плотным, никаких специальных строевых упражнений на плацу, никакого подъема флага, оркестров, общих построений. Я вообще не помню, чтобы где-то на нашей секретной огромной площадке был флагшток с американским флагом. Периметр базы охраняло подразделение военной полиции, если судить по шевронам, но кто это был на самом деле, я не знаю. На внутреннем ограждении базы болтами были прикручены черные ржавые транспаранты, на которых белыми выпуклыми буквами было написано: «Запретная зона. Не подходить. Огонь открывается на поражение». Можно было не сомневаться, что угроза будет обязательно исполнена. Нас выставляли на ночной караульный пост внутри базы в палатке у одной из кают (их было в центре пара десятков) только в виде наказания. Я ходил в такие караулы-наказания, при этом ты всю ночь не спишь и мерзнешь на улице, но к утренней побудке являешься в свой кубрик и докладываешь капралу о прибытии и продолжаешь занятия. Получается, что это наказание в виде лишения сна на сутки. Все занятия вели инструкторы, обычно это были первые лейтенанты, очень редко капитаны.

Ужасный сержант Колд неторопливо знакомился со своими подчиненными особым способом – после отбоя. До меня дошла очередь на третьей неделе. Я вошел в его сержантский кубрик и доложил – «рядовой-рекрут Эжен Бандиян по приказу капрала Битера для ознакомительной беседы прибыл». Колд раскрыл мое личное дело, перевернул страницу и вежливо сказал: «Садись курсант Бандиян, садись. Где это в Огайо рождаются уроды и неумехи, вроде тебя?» Эта была невинная хитрость и ловушка— « Я родился в Пенсильвании, господин сержант!», «Тут так и написано» – он ткнул пальцем в страницу, «но так ли это на самом деле, и что это за национальность – румын, ты что макаронник?». «Нет, господин сержант, Румыния такая европейская страна на Черном море, и там живут румыны». «Не учи меня географии морячок – рыбачек, я уже понял, что ты даже не макаронник, те бывают поумней». Сержант Колд закурил тонкую сигару, ловко пустил кольцо дыма со специфическим ароматом и, покуривая, минут пятнадцать читал мое личное дело. Затем он бросил примятый окурок сигары прямо в форточку иллюминатора своего кубрика и сказал: «Хорошо, Рыбачек с Огайо, ты свободен, а я на днях приду на одно из занятий и лично посмотрю, так ли ты хорош в деле, как тут мне расписывал». После этой полуночной беседы я стал навсегда Рыбачком с Огайо или просто Рыбачком.