Савелий Баргер - В следующем году в Иерусалиме

– Ну, Мотл, попомнишь ты меня, мало я тебя бил в детстве, надо было тебя тогда еще прибить навсегда.

– Василий, и не мечтай!

После гибели императора Александра II Освободители погромы прошли-прогремели по России, оставив после себя мертвые тела, изломанные судьбы, а бывало и анекдоты. В Хелме… а что в Хелме? В городе евреи сидели по своим домам, по своим лавкам (у кого они были) и боялись. Боялись и тряслись так, что звенела стеклянная посуда на полках. Была бы посуда хрустальной – звенел бы и хрусталь. Какие анекдоты? Ну какие анекдоты когда вокруг летают перья из распоротых перин, льется кровь из разбитых носов, на кухнях стоит вонь от залитых маринованой рыбой печей, от сожженых в тех печах пейсов…

– Выходи, сволочь жидовская! – в маленький домик лавочника Меира Вольфа ввалились сразу пятеро, глаза мутные – легко ли третий день пить самогонку и таскать хабар из еврейских домишек по своим убогим хатам?

– Господа, господа, прошу вас, господа! Вот, попробуйте – отличная водка! Да я и денег вам приготовил, возьмите, только не трогайте, прошу вас, мою девочку, мою сладкую!

Старый Меир Вольф стоит на коленях, плечи покрыты талесом, на левой руке и на лбу филактерии – просил Меир Б-га отвести беду от его дома, да видимо, есть у Б-га дела и поважнее, чем защищать его дом и семью от погрома. Катится погром по черте оседлости, заливает Царство Польское, поддерживают погром в Румынии, в Австрии с Венгрией, не отстает царство Болгарское.

– Аби, встаньте с колен! Что значит «не трогайте» – погром есть погром, я не хочу потом краснеть перед соседями!

В комнату, что была позади лавки Меира вошла его дочка, незамужняя тридцатилетняя Баська – шесть пудов чистого золота.

– Господа погромщики, кто первый?

В раскачивающуюся спину крепкого молодого парня впились Баськины острые ногти.

– Ой, тетя, отпустите, я больше не буду!

– Будешь, сволочь, еще как будешь, – ногти впиваются в спину сильнее и сильнее.

Под истошные крики громилы лавка опустела мгновенно, только тряслась спина Меира Вольфа, покрытая талесом, Меир заходился в беззвучном плаче.

Идет погром по Российской империи, разливается по Хелму, только на маленькую окраинную улицу, на которой стоит домик раввина, не течет. А что тут странного? Погромы и не начинались, еще ничто беды не предвещало, только-только бомбисты разорвали императора, позвал раввин в свой домик двух кантонистов.

Один, Нахум Соколов, видел адмирала Истомина, когда тот обходил со своей свитой Севастопольские укрепления, удачно так пережил бомбардировки англичан и французов. Мог бы жить Нахум хоть в Москве, хоть в Санкт-Петербурге, да вернулся в родной город, где у него уже никого и не было. Стоило только кому-то из евреев попенять Нахуму, мол и субботу не соблюдал, и свинину, ясно ведь как днем, ел – да после отповеди, которую дал раввин дураку, никто слова обидного Соколову не сказал.

Второй кантонист, Яков Пейсах, помоложе был, только что из Болгарии вернулся, под Плевной в атаку ходил, после чего турецкая пуля у него в груди крепко сидела, сам Склифосовский не решился ее из груди вырезать.

О чем там говорил раввин с кантонистами – кто его знает, но после той беседы каждый день собирались молодые и средних лет евреи на улице с крепкими палками и занимались с ними Нахум и Яков физическими упражнениями, да еще бегали они в рассыпную, ходили строем и выполняли разные команды отставных кантонистов. А по христианским приходам, среди православных, да и среди католиков, появились слухи, что если появятся погромщики на улице раввина – у жителей не только палки, но и пара наганов есть, так что лучше бы им там не появляться.

И все бы славно, все бы тихо на улочке… Боятся конечно, переживают. В комнатах тесно, многие из других концов города приехали навестить друзей и родственников, да так и задержались, не торопятся домой возвращаться. А Ривка возвращалась домой, когда уж стемнело – работала она допоздна, ну разве барышня за пишущей машинкой хозяину может отказать, если надо поработать сверхурочно? Да и деньки у молодой еврейки могут ли быть лишними? Ну а как встретили ее гопники, ножом сверкнули в лунном свете, Ривка-то сдуру как закричит: «Ура-а-а!» Гопники почему-то сразу убежали, а Ривка никак подругам объяснить не могла – чему она так обрадовалась?!

Красная Армия заняла в 1939 году ту часть Польши о которой Молотов договорился с Риббентропом. Там. кроме украинцев и белорусов, оккупированы были местечки с польским и польско-еврейским населением. Двадцать второго июня 1941 года из такого местечка на восток отступил батальон НКВД, даже не пытаясь принять бой, так ведь не принимать бои создавались эти войска? Уже 23 июня в местечко вступили немцы. Может быть советским с Востока местечко казалось городком, но то была самая обычная вёска: три улицы, два кладбища, костел и синагога, один магазинчик и одна кавярня. Жизнь городка вертелась вокруг урожаев зерна, укосов сена, надоев молока. Важно было, кто владел земельными наделами, а кто нанимался в батраки, а не кто верил в Единого Бога, а кто в его Сына. Не стали немцы оставлять в местечке гарнизон, даже комендатура была в ближайшем мясте – центре повята.

В теплую июльскую ночь деревушка погрузилась в сон. Около полуночи из польских домов стали выходить мужики и парни, несколько теток составили им компанию. У кого топор, у кого полено, ножи, вилы – мало ли подходящего и удобного найдется в крестьянском хозяйстве? Разошлись по деревне деловито, никто не спрашивал соседей, ждут ли они гостей – ломали двери, разбивали окна – входили в дома, как кому было удобно. Большой крик поднялся над вёской, козаки Хмельницкого в свое время не зашли в нее, миновали, так не прошла беда мимо евреев в ту ночь.

– Матка боска, башки лопаются как арбузы – хресь, хресь! Чисто, как абузы! Дрыном по голове – одного удара достаточно – хресь!

– Обухом топора очень удобно – хоть по лбу, хоть по затылку…

– Надоело ножом по горлу – можно в грудь, но обязательно слева. А Ванда вилами, вилами – и в окошко. Но это только малых, до 3-х лет. Если старше, то тяжеловато. В живот – и сразу в окошко. Кто-то сразу сомлеет, а большинство верезжат потом, так забавно!

– Я Ицика ее сразу кочергой, штырь прямо в глаз ему вошел, он вверх лицом спал. А Рахилька смотрит на меня испуганно, я одеяло откинул – голая, видно только-только кохались. Соскочила она с кровать, бух передо мной на колени: «Не убивай меня, Войтек, не надо! Спаси, Войтек, я тебя сейчас по-французски полюблю…»

– Войтек, по-французски, это как?

– Расстегивает она мне штаны, у меня пипа и не стояла совсем. Так она ее в рот и смоктать, и насасывать, как леденчик на Пасху. Пипа моя приободрилась у нее во рту, приятно так смокчет, облизывает, яички языком щекочет и все приговаривает: «Какие бейцы сладкие, Войтыку, милый, ты ж не будешь Рахиль убивать, правда?» А у меня, чувствую, все уже подступает! Неужто, думаю, в рот все примет? Як за здраво живем, все ей в рот пошло, чуть не захлебнулась, бедолага! Ну, пока пипа моя у ней во рту была, я опасался, а как кончил, да она оторвалась от меня на минутку «Тебе же хорошо было, Войтыку, правда?» – тут я ее кочергой прямо по черепушке сверху – хрипнуть не успела!