Мария Гиппенрейтер - Зигзаги судьбы

Володя, приехав домой с курсов и не обнаружив меня дома, тоже приехал в роддом и там ждал до конца. Потом я лежала в палате, вцепившись мертвой хваткой в края железной кровати, потому что, как мне казалось, кровать все время поворачивалась перпендикулярно к полу, и чтобы с нее не свалиться, я должна была крепко держаться. Так продолжалось всю ночь. По-видимому, это была реакция на закись азота.

С ребенком все оказалось в порядке, резус-конфликта не произошло, и через неделю меня выписали домой. Сына назвали Егорушка.

Началась совсем другая жизнь. Дни и ночи смешались. Я хронически недосыпала, так как первые три месяца Егорка вообще не спал по ночам. Днем надо было кормить, потом сцеживаться, пеленать, стирать, опять кормить. Стиральной машины у нас не было. Памперсов тогда тоже не было. Были марлевые подгузники, которые я сама шила, байковые пеленки и кусочки клеенки, чтоб не промокало. Все это надо было непрерывно стирать вручную и где-то сушить. Костяшки пальцев от непрерывной стирки были напрочь стерты и кровоточили, все поверхности в квартире были завешаны пеленками и распашонками.

Выживать финансово было тоже очень тяжело. Аренда квартиры стоила пятьдесят рублей в месяц. Стипендия Володи на курсах была сорок семь рублей. Просить помощи у родителей не хотелось и не позволяла гордость. Ведь у меня в жизни был мужчина, который должен о нас заботиться. Спасало то, что у меня было много молока, и я его сдавала. Каждый день ко мне ходили две мамы и брали по бутылочке за пятьдесят копеек. Таким образом у меня получался рубль, на который я покупала еду на день. Это был более или менее один и тот же набор: два свиных антрекота по тридцать три копейки, треугольный пакетик молока, батон хлеба и несколько картофелин. Иногда накапливались копейки на тортик, и это был праздник.

Наша соседка по этажу работала на фабрике мороженого. Иногда она приносила домой трехлитровый битончик жидкого сливочного пломбира и угощала нас. Мне тогда казалось, что ничего вкуснее этого быть не может. Несмотря на все это, жизнь не казалась трудной. Ребенок был большой радостью, и мои дни были наполнены заботами о нем и о семье в целом, которые были вполне естественными. В институте я взяла акдемический отпуск на год.

Весной я оформилась работать дворником в нашем же доме, и, гуляя с коляской, подметала двор и улицу. По выходным Володя мне помогал. К тому времени он уже работал таксистом, и жить нам стало легче.

Скоро я стала замечать, что Володя выпивает. Он приходил домой и от него пахло перегаром. Объяснял, что это пустяки, просто по дороге домой выпил пива, чтобы снять нервное напряжение после работы. Это стало учащаться, я находила дома спрятанные бутылки вина, и на этой почве у нас начались ссоры.

Летом мои родители разменяли квартиру, сами переехали в трехкомнатную, а у нас появилась своя однокомнатная квартира.

Мы расписались, когда Егору было шесть месяцев, и устроили небольшую свадьбу в нашей новой квартире. Народу было немного – родственники и близкие друзья. И хоть у меня и было длинное белое платье и фата, эта свадьба все-таки была не такой, о какой я мечтала. Володя под конец сильно напился, и мне было очень обидно и стыдно перед моими родными.

Когда Егору исполнилось полтора года, мы стали думать, куда бы нам уехать, так как продолжать жить в Москве не хотелось.

Мы поехали работать на Кавказ в Архызское лесничество Тебердинского заповедника.

Нас оформили лесниками и поселили на кордоне в пятнадцати километрах от поселка Архыз. Володя ездил каждый день на автобусе на работу, а я оставалась с Егором дома. Вокруг кордона был довольно большой участок. Мы построили небольшую теплицу, раскопали и посадили огород. Я стала разводить кроликов. Клетки для них мы тоже строили сами. Дел по хозяйству было много. Егорка меня везде сопровождал. Он мог часами ползать во дворе, разглядывая муравьев и разных букашек, и всякие палочки, листики и камешки были его игрушками. Еще у нас была собака Бэк, с которым Егор очень дружил и часто с ним возился.

В Тебердинский заповедник в качестве эксперимента завезли тридцать голов зубров и выпустили их на волю. Зубр – самое тяжелое и крупное наземное млекопитающее Европы и последний европейский представитель диких быков. Зубры очень близки к североамериканским бизонам и способны с ними спариваться и давать потомство.

Лесники заготавливали им на зиму сено на подкормку и ставили в ущелье небольшие стога, вокруг которых зубры и проводили всю зиму. Летом им хватало еды, и они мирно паслись в заповеднике. Еще там были рабочие лошади, которых на ночь тоже выпускали пастись на волю. За нами были закреплены пара лошадей, находившихся в поселке, и участок, который мы должны были периодически объезжать. Для меня объезд участка всегда был радостным событием. Я брала с собой Егорку, мы ехали в поселок, откуда начинался наш маршрут длиною в двадцать километров. Сначала нужно было поймать и оседлать лошадь. Лошади быстро сообразили, что если смешаться со стадом зубров, то лесникам поймать их не так-то просто, и не каждый решался это делать. Лезть в стадо зубров было, откровенно говоря, страшно.

Вблизи зубр представляет собой внушительное зрелище. Длина его тела может достигать триста тридцати сантиметров, высота в холке – двух метров, а вес – одной тонны. У зубров практически нет в природе врагов, и они ничего не боятся. Я видела, как эти махины легко и грациозно взлетают галопом по почти отвесному склону. От них исходила невероятная мощь, и никогда не было ясно, что у них на уме. Завидя приближающегося человека, зубр переставал пастись, поворачивал голову и пристально смотрел, нагнув голову. Маленькие красноватые глаза ничего не выражали. Было непонятно, то ли он сейчас на тебя бросится, то ли повернется и уйдет. Иногда стадо неожиданно срывалось с места и галопом уносилось куда-нибудь в гору. Натерпевшись страху и поймав, наконец, свою лошадь, я сажала Егора перед собой в седло, и мы отправлялись в объезд. Завидев зубров, Егор возбуждался, подпрыгивал в седле и, показывая пальцем, говорил: «Зяба, зяба!» После «папа» и «мама» это было его следующее слово. На всадников зубры не обращали никакого внимания, так что мы спокойно проезжали мимо стада. Это же относилось и к другим животным – едущий на лошади человек почему-то не вызывал недоверия и страха, и если мы вели себя тихо, к нам на тропу иногда выходили олени и косули. Лошадь пофыркивая, неспешно цокала копытами по тропе, а вокруг была красота – горы и альпийские луга. Весной склоны ущелья покрывались ковром голубых и белых крокусов. Это было необыкновенно красиво. Позже растительность сменялась сплошными зарослями черемши, и в воздухе стоял сильный запах дикого чеснока.