Влад Ривлин - Неудобный русский (сборник)

В том, что произошло с ним, не было никакой логики. В этом он был абсолютно уверен. Ведь он был богат и могуществен, почти бог, а боги не болеют и не умирают. Узнав страшный диагноз, он был уверен, что это ошибка, потому что такое может случиться с кем угодно, но только не с ним. Ведь он – баловень судьбы, всегда и везде первый, самый лучший из всех в своём деле и вообще самый-самый… К тому же, он всегда вёл здоровый образ жизни и единственной его слабостью было курение. Курил он много, почти без перерыва, и на все предупреждения о смертельных недугах, вызываемых этой привычкой, лишь усмехался. Дорогие сигары были его страстью и являлись для него своего рода ритуалом. Закончив дела и удобно устроившись в своём кресле на веранде или в просторной гостиной, он любил не спеша раскурить дорогую сигару. Однако с началом болезни этой традиции пришёл конец, и теперь начатая ещё полгода назад коробка сигар неизменно стояла на видном месте в его кабинете. Но Шалман больше к ней не притрагивался и даже не смотрел на свои любимые сигары, а лишь постоянно с тревогой прислушивался к своему организму, пытаясь разобраться, что же с ним происходит. Когда диагноз был многократно подтверждён и никаких сомнений по поводу болезни уже не оставалось, он совсем сник и теперь плакал по любому поводу.

Пытаясь как-то взбодриться, он начинал вспоминать наиболее приятные эпизоды своей жизни – свои успехи и былую славу… На какое-то мгновение он снова начинал чувствовать собственную значимость, но тут же вдруг с ужасом осознавал, что всё это – его титулы, деньги и связи – совершенно ничего не значит перед лицом смерти, а значит, и никак не защитят его от неё.

– Как же так? – с ужасом спрашивал он самого себя. – Зачем тогда всё это, если то, чего я достиг, не способно защитить меня от болезни и смерти?

И тогда всё, чего он добился в жизни, казалось ему несерьёзным, будто вся его жизнь ушла на какую-то детскую забаву. Ещё он стал замечать, что количество людей, которые постоянно окружали его, стремительно уменьшается. Пока он был здоров, ему иногда звонили даже ночью. Казалось, он нужен был всем, и многие уверяли его, что решить определённую проблему сможет только он один. Это льстило его самолюбию, и он был рад такому вниманию. Но с началом болезни звонков становилось всё меньше. Сначала прекратились все деловые звонки. Это произошло после того, как он публично объявил о своём уходе в связи с болезнью на заседании директоров адвокатской конторы «Хакман и Шалман». Наиболее настырные клиенты какое-то время продолжали ему звонить. Они уговаривали, просили, умоляли… Но он весьма резко расставил все точки над i, заявив, что до окончания лечения никоим образом не намерен заниматься какими-либо делами.

Денег у него было достаточно, чтобы победить любую болезнь и жить если не вечно, то, во всяком случае, очень долго. Так он успокаивал себя. Но оказалось, что деньги очень мало помогали ему в лечении болезни и нисколько не отдаляли смерть. И от этого он чувствовал себя ещё более беспомощным в единоборстве со смертельной болезнью, будто ребенок, пытающийся обмануть умудрённого жизнью взрослого человека. По мере того, как болезнь прогрессировала, он действительно всё больше походил на ребёнка – капризного, плаксивого, каким и был когда-то в детстве. От прежнего властного, величавого вершителя судеб не осталось ничего. Как будто прежде, чем забрать его с собой, смерть решила покатать его на своей карусели, и вот он стремительно летит обратно в детство, где был капризным, слабым, но амбициозным. Ему было страшно и очень не хотелось туда, откуда ещё никто не возвращался. Мордехаю казалось, что он стремительно летит в какую-то страшную бездну с огромной высоты и лихорадочно пытается за что-нибудь ухватиться. Но бездна с каждым днём становилась всё ближе.

Первое время в лечебном центре, куда его уговорила лечь жена, он постоянно требовал к себе особого отношения и возмущался или скандалил, если не видел должного, как ему казалось, отношения к себе со стороны персонала. Врачи и медсёстры поначалу относились к Мордехаю почтительно, но постепенно внимание к нему ослабевало, и он это чувствовал. Сначала это проявлялось в мелочах. Если вначале на каждый его звонок тут же прибегала медсестра, а когда он требовал к себе врача или даже заведующего отделением, то те, бросив все дела, – если, конечно, не находились в операционной или не были на месте – спешили к нему, то спустя какое-то время медсёстры появлялись не сразу, а врач теперь отделывался общими и ничего не значащими фразами даже во время утренних обходов.

За время болезни он стал чрезвычайно подозрительным. Всегда прижимистый, он поначалу щедро платил медицинским светилам, консультировавшим его по поводу болезни и тратил огромные суммы на лечение. Все лекарства, которые ему прописывали, стоили баснословно дорого. Но он воспринимал это как должное и верил в медицину для богатых. Своё лечение он начал у своего друга-медика. На какое-то время ему стало легче, и он даже снова появился в офисе. Проведённые проверки показали, что опухоль в лёгком уменьшилась почти на треть. Воодушевлённый результатами, он собирался было снова взяться за оставленные ранее дела, но буквально через месяц у него начались сильные боли в пояснице, и он снова слёг. Обезболивающие помогали мало. Он позвонил лечившему его другу и послал того к дьяволу в ад. «Все там будем», – усмехнувшись в трубку, ответил друг.

Приступы боли сопровождались у него приступами ярости. Его всегда бесило, когда кто-то пытался его обмануть. Раз хотят обмануть, значит, держат его за дурака. А больше всего в жизни он боялся остаться в дураках. Он был уверен, что бывший друг лишь тянул из него деньги и ничего не делал для его спасения. Тогда он обратился к другому своему приятелю, известному пульмонологу. Но и это лечение ничего не дало. Его состояние стремительно ухудшалось. У него стали опухать ноги, он с трудом ходил, стал плохо видеть. Лишь голос звучал по-прежнему так же грозно, как и когда-то, когда от его решения зависела судьба человека.

Многие годы он вёл дела крупнейших банков страны против должников, которые, взяв кредит для покупки дома, впоследствии не могли платить. Сколько их было, тех, кто умоляли его, плакали, в отчаянии рвали на себе волосы, грозились убить и себя и его. Но он всегда был неумолим и безжалостен по отношению к должникам. «Как сама смерть», – подумал он вдруг, вспомнив, как всегда добивался своего.

К нему приходили красивые женщины, в одиночку воспитывавшие своих детей, и он мог получить от них всё, что угодно за отсрочку платежа, или незначительное уменьшение суммы долга. Про себя он презрительно называл их «курицами». Их отчаяние веселило его, и он, когда он был моложе, не раз «лакомился», как сам это называл, «курочками». Строптивых же он таскал по судам, выписывал ордера на арест имущества и самих должников, выгонял целые семьи на улицу, но даже после этого не прекращал свою охоту. Даже лишившись дома, они по-прежнему были должны ему, и он не оставлял их в покое. Он мог продолжать их преследовать, благодаря кабальным законам, которые сам же и инициировал, будучи юридическим советником правительства. Став старше, он утратил интерес к «курочкам» и переключился на более крупные дела.