Андрей Дорофеев - Возвращение в Атлантиду

Ар проснулся, сел, закусил остатками зайчатины, которые начинали уже попахивать, и задумался о своей дальнейшей судьбе. Ничего не придумал и начал бродить по пещере, исследую закоулки и сталагмиты на предмет подсказки – куда теперь идти, как снова войти в общину?

Ноги вдруг захлюпали в жидкой грязи, словно в мелком болотце. Ар наклонился и мазнул пальцем – палец окрасился какой-то не особо вязкой глиной или кашицей желтого цвета. Перед глазами мелькнул вождь, и Ар с радостью осознал, что может наконец-то без лишних упреков предаться своей болезни, благо проплешины между зарослями светящегося мха на стенах пещеры были достаточно обширны, чтоб нанести на них черточки.

Ар, радостный, набрал желтой грязи в одну ладонь, встал перед стеной и с восторгом и одновременно страхом сделал первый мазок пальцем.

Сначала Ар потренировался – из-под пальца вышел схематический крокодил, схвативший за ногу какого-то его соплеменника. Пририсовал рядом рыбный скелетик. Вождя, значит.

Ар заставил крокодила сожрать вождя! В восторге Ар чуть не заплясал, а потом загорланил восторженную трель, чуть не уронив из руки желтое сокровище, что истекало каплями между пальцев.

Наступило время мечты. Ар припомнил и пересказал себе то, что говорила ему мать.

«В старые годы, когда большая река была еще маленьким ручейком, а крокодилы на ней были огромны и ходили на задних лапах, на большой воде, где нет берегов, жили аталлы, управители земли, неба и всего сущего, и ростом они были как самый высокий ксаф, чей ствол не охватишь руками.

И аталлы умели ходить по воде и летать по небу. Когда гневались – пускали молнии с неба, и виноватый, корчась в муках, умирал, сгорая в жарком огне.

И поссорились однажды аталлы земли и большой воды, и аталл земли поклялся осушить большую воду, а аталл большой воды поклялся затопить землю. И взвились они в небеса, и аталл земли в гневе раздвинул землю, и большая вода стала уходить в вечное нигде. А аталл большой воды сдвинул землю обратно и обратил водяные валы высотой в много ксафов, против аталла земли. И пропала земля, и заплакал аталл земли и другие аталлы.

И оставалась посреди большой воды только одна высокая гора, протыкающая небо как лист араны, и ушли аталлы туда, где была эта скальная твердь.

И сжалился аталл большой воды, видя тоску аталлов по родине, и обнажил многие земли, что под его водой лежали. И пошли аталлы во все стороны света, и стали вести там свою жизнь. И детьми их благословенными стали славные беры, отбирающие добычу свою у малой и большой воды».

На этом месте Ар обыкновенно уже засыпал, и дальнейшую историю, если она была, просто не слышал.

Ар нашел пространство попросторнее и начал выводить схематические изображения волн и кораблей, гор и пропастей, потом подрисовывал аталлам, почему-то со стоящими волосами, лица.

И через четыре часа, уставший от постоянного поднимания руки и набегавшийся к охряному болотцу, Ар отошел и оглядел свое творение. Чудо! Такой красоты Ар не создавал никогда, даже когда одним движением вспарывал брюхатой щучине живот!

Удовлетворенный, Ар задумал на следующий день нарисовать звуки, которые он научился издавать во время своей болезни. Лег спать прямо на голый пол, но сон не шел. Голод с сосущей пустотой в желудке снова рисовал в разуме картины сочащегося кровью мяса или вспученного икрой серебряного бока рыбы. Ар с сожалением поднялся и полез в проход.

В саванне снова неистово светило солнце, Ар аж зажмурился – он отвык от столь яркого света. Решил, что добудет себе какую-нибудь неосторожную крысу – и обратно, в темный покой и тишину пещеры. Решил, но…

Но последнее, что увидел в своей жизни высунувший голову из скального хода Ар, – это короткий, как тень птицы, взмах огромной лапы самца гориллы, непонятно зачем стоявшего около скалы.

Ар ушел в долгую непроглядную темноту, и только его неспетая прощальная песня долгим отзвуком пронеслась по полной жизни и солнца, но безжалостной для бесшерстного человека дикой саванне.

Маленький Семигон с круглыми от восторга глазами, взъерошенными волосами и грязными ногами в кожаных сандалиях бежал, уже почти задохнувшись от усталости, к себе домой. Деревенька Ока уже выглянула из-за пригорка, крайние островерхие дома с круглыми оконцами манили теплом очагов и мамиными жареными корбачками, и желудок Семигона вдруг вспомнил, что не получал пищи, не считая нескольких ягод малины, с самого обеда.

Семигончик перешел на шаг, постукивая корявой палкой в руке по стволам прилежащих к лесной тропе деревьев. Вот он сейчас расскажет! Семигон смелый, он один побежал на берег океана, перескочил через метровую трещину в земле (мама никогда не узнает), и посмотрел на огромный-огромный дом на острове, который взрослые называли таинственным именем «док».

Мама, однако, не пустила сына на темнеющую уже улицу, к приятелям, да Семигон особо и не возражал – после ужина, пыщущего жаром и запитого большой чашкой ксиланиевого молока, глаза начинали слипаться, а тощее поджарое тело отяжелело. Мама подготовила мальчику последнюю экзекуцию – мытье ног, на которую пришлось безропотно идти, а потом наполовину донесла его, уже почти спящего, до постели.

Но зато, когда начало светать, отзвенел колокол и первые пастухи ушли с тучей коров на пастбища, Семигон был уже на ногах, быстро схватил со стола, пока не увидела мать, оставшийся корбачок, и был таков!

Приятели, семеро мальчиков такого же возраста, что и сам Семигон, уже собрались на чердаке полуразрушенного землетрясением сарая и с отчаянными визгами прыгали с трехметрового чердака в лежащую на земляном полу копну душистого золотого сена.

Семигон, быстро работая тощими ногами, взлетел по лестнице наверх и выкрикнул кодовую фразу:

– А что я видел!

Семь горящих любопытных пар глаз уставились на него.

– Я вчера бегал к доку! – многозначительно сказал он и продолжил, несмотря на скептические, но тихие «Да ладно» и «Все ты врешь!» – Да, бегал! Он большой, как… небо!

– Да все ты врешь! – хохотнул Живер, усевшись на край и болтая ногами. – Небо бесконечное!

– Да сам ты врешь! – обиделся теперь Семигон. – Вот смотри!

Он показал на красную вспухшую царапину, идущую от колена вниз.

– Вот, поцарапался об камень, когда через трещину прыгал!

Доказательство, с точки зрения обоих, было безукоризненное, и разговор потек дальше.

– А корабль видел? – спросил Есик, самый маленький из всех – ему было только четыре года.

– Нет. Он внутри, – с компетентным видом ответил Семигон.

– А мне папа рассказывал, что корабль такой, что в него все люди поместиться могут.