Олеся Мовсина - Путем таракана

© Мовсина О., 2015.

© «Геликон Плюс», 2015.

– И вы уверены, что хотите вернуться? – её неофициальное удивление качнулось к нему из официального окошка. И вернулось к ней, как из зеркала, его удивлением:

– Разве об этом говорят, мэм?

Девушка поняла, что ошиблась, и вернула на место свои белоснежные зубки – под фантик смуглых губ:

– Счастливого полёта, сэр.

Интересно, это она так каждому? – мягко хрустнул он шеей, полуобернувшись на остальных пассажиров.

Цезарь, человек не грубый, но лишённый признаков сентиментальности, при встрече с родиной предпочёл бы обойтись без «сопливых воспоминаний». А потому заранее высморкался и задремал, как только самолёт набрал высоту.

– Вам кофе или чай? Вы уверены, что хотите кофе, а не чай? – дремалось ему почему-то. И та, первая девушка вливалась в эту, в стюардессу, как сливки в кофе. И пошло не давать покоя: чёрное-белое, чёрное-белое. И ещё: золотая середина.

Потом он слышал сквозь сон, что в соседнем ряду стало кому-то плохо, кажется, какая-то женщина шумно хрипела:

– Мы разобьёмся, мы разобьёмся…

Припроснувшись на сантиметр, Цезарь ещё удивился, как быстро нашёлся врач и как поспешно вывели тревожную даму из салона. Потом захныкал где-то мальчишеский ломающийся басок, и стюардесса притопнула:

– Ну вот, опять начинается.

Но, без труда погасив картинку и выключив звук, Цезарь не узнал продолжения. Ведь он сегодня рано поднялся и измотался последними сборами.

– Простите, сэр, а вы сдали свой тест на вменяемость? – это уж точно из области сновидений.

Он обернулся к своему сну, чтобы не показаться ему слишком невежливым.

– Простите, что беспокою вас. Пожалуйста, заполните вот этот бланк, – бесцеремонно настаивала над ним девушка в форме.

Цезарь потянулся за явь, оттянул всё ещё зажимавший его ремень безопасности, поправил очки и уставился в предложенный листок. Перечень вопросов с пунктирными дорожками, ждущими ответов.

Что тяжелее – килограмм ваты или килограмм гвоздей? Можно ли в одну реку войти дважды? Сколько лап у паука? Боитесь ли вы темноты? Сколько раз в день вам приходится выругаться? Раздражает ли вас заполнение этого бланка? И в таком духе пятьдесят пунктов.

Вы что, с ума… Давно это с вами? – приподнял он на стюардессу своё возмущённое недоумение:

– Это заполнять?

– Вы, должно быть, в первый раз, – сделала вид, что смутилась, девушка. – Отнеситесь к тесту как к простой формальности, ответьте на вопросы, и у вас не будет проблем. Но если они не успеют обработать ваш бланк до посадки, вас могут задержать при выходе из самолёта. Вы уж извините, такие у нас правила.

А замыкала ряд, под пятидесятым номером – просьба нарисовать несуществующее животное. Уточнялось: не сказочное, уже придуманное кем-то, не вымершее какое-нибудь, вроде динозавра, а то, которое придумается именно вами, именно сейчас.

Раньше в анкетах пытали, какова цель визита, есть ли родственники за рубежом, какой суммой денег располагаете, – недоумённо навис над бумагой Цезарь, слегка постукивая шариком ручки по тому месту, куда предлагалось поселить нарисованного зверя.

Стюардесса ещё несколько раз прошла мимо его кресла, как показалось, ёжась от любопытства и нетерпения. Вот ведь, – взглянул он в окно, вниз, на неровное долгое облако. А потом упругим движением ручки вспенил такое же – овальное кучевое существо на листе. Вкрутил глаза, нахлобучил мягкие уши, а для пущего несходства с пуделем наделил своё детище двумя гладкими мужественными хвостами.

– Нравится? – сыграл Цезарь бровями, когда девушка в форме опять потащилась мимо него.

– Вообще-то мы не имеем права смотреть, – приподняла и снова понизила голос стюардесса. – Анкету полагается заклеить вот в этот конверт, и я передам, тут у нас служба специальная. На борту.

– А перед посадкой вручат приз за лучший рисунок? – он хотел всего лишь кольнуть её в отместку за нарушенный сон.

А она поняла иначе: переливчато засмеялась и, уже не таясь, взглянула на художество Цезаря.

– Ну-у… Боюсь, что с такими данными… – щёки её странно порозовели.

– Что, не пустят? – грубовато усмехнулся он, вкладывая анкету в предложенный конверт.

Девушка покачала головой, как бы сожалея:

– Да нет, с этим как раз проблем не будет, – и, понимая, что хватит уже, что честь уже пора знать: – Спасибо, ещё раз простите за беспокойство.

И пока она ещё пару секунд смотрела на Цезаря своими изжелта-карими глазами, он вертел в голове вопрос: «В таком случае с чем же будут проблемы?»

Но неважно, сразу забыл, отщёлкнул и девушку, и вопрос, как соринку с рукава – двумя пальцами. И полетел дальше на родину.

Когда оно наступает, я не могу о нём ничего записать, я вообще ничего в этот момент не могу. А как только проходит, я уже почти ничего об этом состоянии не помню. Могу только сказать, что в эти моменты мне всё кажется ненастоящим, как будто декорации в театре начинают разваливаться и уже не веришь в ту жизнь, которая на сцене.

Нет, не так.

В эти моменты у меня только крутится в голове, как в пустом колодце: почему я – это я? Почему я – это я?

Тоже не совсем верно, не знаю.

Воспитательница в детском саду, та, которая Двадцать Восемь, говорила маме, что я «зависаю» и тогда до меня нельзя достучаться. Часто у меня наступает эта штука от печальной музыки (или когда я хочу пить). И когда все дети должны были мирно танцевать, я застывал посреди зала, и…

Да, я называю это состояние Безраздумьем, мне оно нравится, и я в то же время его боюсь. А Солнце (мама) боится, что я могу вот так вот зависнуть где-нибудь на переходе через проезжую часть или что-нибудь в этом роде.

А Факториал, в смысле, мой папа, ужасно злится, когда я «вырубаюсь». Раньше пытался даже… Ну, в общем, пробовал выводить меня из этого Безраздумья с помощью подзатыльника. А потом один раз промахнулся, и оказалось, что просто махнул на меня рукой.

По дороге домой его почему-то больше всего беспокоило молчание таксиста. Царапало, как застрявшая между извилинками мозга неприятная мелодия. Кроме числительного, обозначавшего стоимость поездки, мужчина слева не выдохнул ни звука.

Не сравнивать, не вспоминать, – повторял себе Цезарь давно заготовленную формулировку возвращающегося блудного сына.

Шофёр молчал не как угрюмый или просто необщительный от природы человек, но как человек, у которого что-то стряслось и он ни за что не поделится ни с кем своим потрясением. Музыка у него всю дорогу играла приятная и добрая, даже слегка убаюкивающая, но Цезарю показалось, что в том числе и эта музыка раздражает таксиста.