Глеб Шульпяков - Фес. У врат марокканского лабиринта

Заказывают десерты или кофе – как эти старики, например – или молчат, поскольку все уже сказано.

Я перевел взгляд на художника. Он улыбался тому, что рассказывала «маечка», а сам показывал глазами на мой телефон (это была его черта, играть две роли). «Номер мертвого человека», – написал он в сообщении.

На следующий день после того, как жену забрали в клинику, к нам в агентство позвонили.

– С вами говорит младший следователь… – Далее шла нелепая гоголевская фамилия. – Мы хотели задать несколько вопросов господину…

В трубке зашелестели бумагами. Я поднял глаза на секретаря.

– Еще раз, откуда? Она сделала страшное лицо и помотала головой.

Откашлявшись, на том конце представились полностью, сделав ударение на последнем слове: «…по борьбе с экономическими преступлениями ».

– Нас интересуют счета… – Он начал перечислять реквизиты. – Сегодня можете подъехать?

Я отказался, сославшись на семейные обстоятельства. А внутри все похолодело.

– Жена рожает… На том конце согласились:

– Завтра в девять мы у вас – нормально?

Несколько минут я сидел без движения, сжимая мокрую от пота трубку. Потом повернулся в кресле. Пять пар глаз смотрели из-за мониторов, но что я мог им сказать? С этого момента наша судьба висела на волоске, и людям, которые только что позвонили, ничего не стоило перерезать его.

Следователем оказалась полная девица, она села без приглашения, поправив короткими пальцами аккуратный пучок на затылке. Чай, который принесла секретарь, отодвинула, сразу выложила файлы и папки. Уверенная, хамоватая.

Маленькие очки на носу, как у школьницы.

« Пышка, и на такой должности…»

Я с тоской оглядывал одутловатое лицо.

«Кому она мстит? Кому и что доказывает?»

Наверное, в жизни, в самом ее составе, что-то переменилось, а я со своими книгами и не заметил.

Следователь говорила без остановки, быстро пережевывая каждое слово. Я кивал, обещал поднять бумаги, отчеты, указать имена и фамилии. А сам пытался сообразить, где произошла ошибка. В прошлом году мы действительно провели через эту фирму крупную сумму – больше, чем положено мелким рыбешкам. И они сразу сделали стойку, когда накрыли всю схему.

– Нам нужен человек – с кем вы работали. Телефон, имя. Пока у вас есть время.

– Разумеется. «Но как давать взятку?» Я снова оглядывал следователя. «Сколько? Не этой же…»

Прошло минут десять, в кафе по-прежнему гудела публика – возбужденно, празднично. Хотя какой сегодня праздник? Декорация прежняя, просто в дыры на холсте смотрят новые лица.

– Ну как она?

Раздался хрустящий звук плетеного стула.

– Без изменений, ждем.

Столик, где сидел художник, сразу оккупировала новая пара.

– Мне тут… – Художник скинул звонок. – В общем, нам нужен телефон мертвого человека.

Он обвел рукой террасу, и несколько голов тут же повернулись в нашу сторону.

– Никто ведь не знает, чем на самом деле занимаются эти люди?

Действительно, договоры в таких конторах составлялись от фиктивного имени, часто по ворованным документам. Сама фирма существовала две-три недели, после чего меняла реквизиты или надевала другую вывеску. Реальным оставался только один человек – тот, кто стоит за схемой. Конечно, я знал этого человека, однако выдать его означало подписать приговор себе, и на это они тоже рассчитывали.

– Как только выяснят, что человека нет, все, дальше копать не будут.

В темноте его глаза отливали желтизной, как стекла на витринах.

– Почему?

– Потому что проще взять за жабры новых. Таких, сам знаешь – как семечек. Хоп?

Он часто вставлял азиатские словечки.

– Дай мне подумать. – Я запрокинул голову и посмотрел на балкон. Снова на посетителей, каждый из которых теперь выглядел мишенью.

– Ну, что? – Он нетерпеливо постучал по столику. – Надо что-то делать, товарищ…

На балконе сидели голуби, но окна попрежнему были наглухо зашторены. – Что за девушка была с тобой? – спросил я.

Чеки из магазинов и посадочные талоны, провода зарядных устройств и счета за Интернет, багажные квитанции, наушники, сигареты, открытки и визитки, пустые коробки от дисков и использованные билеты в театр, зубочистки и пепельницы, монеты и велосипедный насос – все это лежало в ящике письменного стола, намертво спутанное и даже залитое чем-то желтым, и свидетельствовало о жизни, которая была безмятежной, пока не распалась и не исчезла. Но где произошла ошибка? И почему именно сегодня? Пусть бы все было случайностью, игрой обстоятельств. Но внутренний голос отказывался верить. Он говорил, что причина во мне и что все случившееся – лишь верхушка айсберга. Это с тобой что-то случилось, а уже потом понеслось к черту. Но что? И почему? Не страх, но ужас переполнял меня. Ужас перед тем неясным, что раньше находилось снаружи, а теперь стало частью меня. Еще вчера предсказуемая и рассчитанная, жизнь распадалась и рушилась под натиском чужой силы. Сколько мы продержимся на взятках, спрашивал я себя. Полгода, год? С офисом и сотрудниками, половину которых придется выбросить на улицу, с долгами за квартиру и клинику, с кредитами, с женой и ребенком – как жить дальше?

Я умывался, чтобы прийти в себя. Ничего, ничего – успокаивал. Обойдется. Когда начинали, и не такое случалось. И снова возвращался к тяжелым, неразрешимым мыслям. Почему раньше мир казался разумным, а теперь, стоило произойти осечке, нас разделяет пропасть? Неужели мир настолько хрупок? И почему время, которое раньше казалось светлой анфиладой, превратилось в темный извилистый коридор?

Я взял с полки большой каталог, купленный на выставке в Вене. Когда-то и я бродил между этих огромных пластин, закрученных или вытянутых, как волны. Обедал после выставки с девушкой литагентом. А вечером познакомился с русской, и теперь она ждала от меня ребенка. Но чем ближе подступало прошлое, тем явственнее было чувство, что с этим прошлым меня ничто не связывает, и я оказался между пластинами испанского художника – только в реальности.

За бульваром продолжается та же улица, но в этой части нет ни кафе, ни музеев, только мерцают сквозь тяжелую листву комоды жилых домов, чьи балконы выдвинуты, как ящики. Ни людей, ни машин. Ничего не стоит перейти улицу на красный. Но девушка, которая стоит на бульваре, все равно ждет зеленый. От нетерпения она переступает с ноги на ногу, отчего кажется, что ноги живут отдельно, настолько они худые и длинные. Наконец зеленый. Осторожно, словно пробуя воду, девушка переходит дорогу и исчезает в тени улицы. Спустя минуту ее силуэт возникает на фоне решетки. Девушка сбавляет шаг и поправляет на плече бретельку. В скругленных окнах старого дома видно ее плоское отражение. Она разглядывает крыльцо, и колонны, и фонари над входом. Когда она идет дальше, никто, кроме дежурного в будке у посольства, не обращает на девушку внимания. Но и тот, докурив, закрывает за собой дверцу. Тишина, духота. На мостовой тлеет окурок, гаснет. Некоторое время в темноте слышно, как щелкают пляжные шлепанцы, но и этот звук скоро затихает.