Андрей Угланов - Чудеса под куполами (сборник)

– Они, артисты, все психованные. Хлеб ему не понравился! Каждый день новый выпекаю. – Липочка сладко зевнула и потянулась. – Пора на покой. – И она тоже удалилась с палубы, прихватив самовар.

Степан обошел пустую палубу, насвистывая песенку из кинофильма. Попав на корму, он направился к спасательной шлюпке, влез в нее и устроился на брезенте, положив под голову пробковый жилет. Через минуту из шлюпки послышалось сочное сопение.

Теплоходик окутало волнами сна. По стеклянной воде поплыл легкий туман. А может быть, это Млечный Путь отражался в неподвижной реке и пересекал ее с берега на берег? Тишина, свежая летняя тишина окутала пространство вокруг и поглотила те переживания и чувства, что несколько минут назад выражались словами четырех взбудораженных людей.

Все ушло в сон. Ароматный сон возле сенокосных лугов и широких плесов.

Скрипнула дверца капитанской рубки. Стараясь не шуметь, на палубу спустился Иван Ильич. Несколько минут он постоял у борта, глядя на залитый лунным светом противоположный берег, затем повернулся и ушел в свою каюту. Спустя полчаса шлюпка на корме качнулась, и из нее выпрыгнул босой дядя Степа. Он неслышно подбежал к тому месту, под которым находилась капитанская каюта, и прислушался: сквозь открытый настежь иллюминатор доносился ровный храп капитана и порывистое, с присвистом дыхание Оськина. Как будто успокоившись, уже без суеты, механик вернулся на корму и вытащил из шлюпки полуспущенную резиновую лодку. Несколько минут ушло у него, чтобы надуть ее своими мощными легкими и привязать к носовой петле длинный шнур. Затем он положил в лодку весла и небольшой мешок, извлеченный из той же шлюпки.

Закончив эти приготовления, Степан проскользнул в открытую дверцу кубрика. Оттуда донесся скрип раскладушек, чертыханье, и скоро на корму вышли трое. Фигура одного из них была слишком характерная, чтобы узнать ее даже в темноте, – это был коренастый и длиннорукий дядя Степа. Двое других работали у Оськина баянистами: Сашка Привалов, двадцатипятилетний здоровый малый, и Паша Макухин, недавний выпускник культпросветучилища. Оба они поеживались от ночной прохлады. Но если здоровяк Привалов мощно поработал руками и скоро перестал зевать, то тщедушный Макухин как вышел из кубрика, ссутулившись и обхватив себя за плечи руками, так и стоял сейчас, содрогаясь от озноба.

– Слышь, Степан, может, в другой раз? – прошептал Паша и посмотрел на часы. – Половина первого, уже поздно.

Механик ему не ответил. Он подтаскивал резиновую лодку к борту и сопел.

– Ты вот чего, Макуха, – вместо Степана подал голос Сашка. – Будешь канючить – дам в лоб! Никто не тянул, сам встрял.

Не согласиться с этими словами Паша не мог. О своем желании участвовать в подобном приключении он говорил с самого начала гастролей. И если капитан в ответ на это смотрел на Пашу, как на глупое дитя, а Оськин сердито шипел, отведя в сторону, то дядя Степа старался отделаться от Паши шуточками да прибауточками.

Снисходительное отношение капитана к Паше не было необоснованным. Он и впрямь походил на ребенка-переростка, хотя его возраст приближался к тридцати. Большая голова и широко открытые бледно-голубые глаза, длинные пальцы рук и впалая грудь – все было не завершенное, не окрепшее. Когда он аккомпанировал ансамблю на баяне, то закусывал, как ученик, нижнюю губу и мучительно вслушивался в игру своего напарника Привалова, стараясь не отстать и не пропустить паузу.

А играл Паша неважно! На «Агитационный» он попал случайно, в последний момент. И хотя знал, что тяжело придется, находясь на нескольких квадратных метрах вместе с Альбертом Оськиным, но все же рискнул, поехал. Но риск себя не оправдал… В первый день жизни на теплоходе Паша понял, какую тяжелую лямку на себя накинул: Оськин не прощал ни одной фальшивой ноты, ни одного запоздалого вступления. Оскорбительные слова и издевки сыпались одно за другим. Особенно обидно было из-за того, что рядом находился и превосходно играл Привалов, загорелый здоровяк, к тому же на три года моложе Паши.

Однажды утром, когда дети позавтракали и распелись, к Макухину подошел Степан. Баянист сидел в пустом кубрике и мучился после очередной порции язвительных замечаний Оськина. Механик уже знал от капитана, где будет остановка, и предложил Паше побаловаться ночью сеточкой – место там глухое, и рыбка водится не простая, а «золотая»! Это предложение показалось настоящей отдушиной после злополучных музыкальных упражнений, и Паша с радостью согласился, пообещав уговорить и Сашку Привалова. Но уговаривать того не пришлось. Как только он услышал название «золотой» рыбки, глаза его загорелись, и он побежал узнавать у механика, что и как. Аккомпаниаторы стали похожи на заговорщиков и скоро легли спать в кубрике, использовав таким образом первый и, может быть, последний выходной день за все гастроли.

Приваловский сон был крепок и безмятежен. Накрывшись одеялом с головой, Сашка ровно дышал, переворачиваясь изредка с боку на бок. А Паша заснуть не мог, и чем ближе подходил вечер, тем большее беспокойство он испытывал. Ему вдруг вспомнились статьи из газет про браконьеров и про их горькую участь при поимке. Сквозь закрытые глаза мерещились убегающие Степан и Сашка, бросившие его одного лицом к лицу с рыбнадзором, да еще с тяжелой сетью в руках. Поэтому когда он услышал затянувшийся разговор на палубе, то подумал, что ничего не состоится, и, успокоившись, заснул.

Но дядя Степа остановиться уже не мог. Слишком долго ждал он удобного случая и не хотел теперь его упустить. Мирошников давно грозил ему кулаком за подобного рода делишки, и Степан с тоской смотрел на крутые берега с ельником, под которыми шерстили они со старым коком каменистое дно длиннющей сетью. Но кока сменила на теплоходе Липочка, а без помощника такое дело не сделаешь…

– Ну вот что, герой! – Дядя Степа перетащил лодку через борт и медленно опустил ее за веревку на воду. – Если попадемся, на тебя укажу. Все слышали, как ты подзуживал, а Саша подтвердит. Скажем, что убежать успел Павел Макухин – лучший в мире гармонист!

– Вот это шантаж! – Привалов упер руки в бока и с интересом посмотрел на дядю Степу. – Я тебе так подтвержу, Степан Алексеевич, что тошно станет. А ты, Макуха, не дрейфь, а то Альберту Семеновичу пожалуюсь!

После этой шутки Паша окончательно решился, подхватил мешок и по сходням сошел на берег. Следом за ним спустился Сашка с ведром в руке, и оба они зашагали в сторону, противоположную той, где днем отдыхала детвора. Метрах в десяти от берега на резиновой лодке неслышно скользил «шантажист», сильно работая длинными, мускулистыми руками.