Евгений Ткаченко - Рассказы

Интересно, что деревня эта расположена в лесу, вдали от дорог, но немцы туда пришли раньше, чем, например, в Сологубовку. Свою первую встречу с ними сестра Анна описывает так:

– Сижу на крыльце дома и наряжаю куколку. Вдруг слышу крик моей тети Ани: «Немцы! Немцы!». Поднимаю голову, а тетя бежит к дому, размахивая платком над головой. Она еще и до дому не добежала, а на дороге уже появились два мотоцикла с колясками, а в них солдаты с автоматами в руках.

В этот же день немцы собрали жителей деревни, выбрали старосту и велели освободить все дома для проживания военных, а самим перебраться жить в подвалы и погреба.

Жили мы в подвале нашего дома вместе с родителями отца – Петром Филипповичем, Аграфеной Лаврентьевной и их дочерью. В подвале было сыро, и через два месяца проживания там мать начала болеть. На семейном совете приняли решение просить немецкие власти разрешить матери вместе со мной перебраться на постоянное место жительства в деревню Сологубовка, в дом маминой мамы, моей бабушки Евгении Прокофьевны. Немцы разрешили и выписали нам пропуск, но только после того, как навели справки и удостоверились в том, что мы их не обманываем. Пропуск нам выписали на сутки, и не имели мы права передвижения в комендантский час, в темное время суток.

Получив пропуск, мы с мамой ранним утром собрались в путь. Со слезами и рыданиями дедушка с бабушкой и моя тетя проводили нас. Поздно вечером с еще большими слезами встретили нас в Сологубовке.

Сейчас я представляю, как трудно было больной матери со мной, пятилетней дочкой, преодолеть путь длиной целых 25 километров в течение светового дня. Это был ноябрь, а день в ноябре очень короткий. Шли мы через Белоголово, Ерзуново, Шапки, Петрово. Пытались по дороге сесть на попутные подводы: кто-то и подвозил, а кто-то и отгонял кнутом. И тогда, так же как и сейчас, люди были разные, – были добрые, встречались и злые.

Пришли мы к дому уже в темноте, и слезы у встречающих были не только от радости встречи, но и оттого, что буквально накануне в соседней деревне Петрово расстреляли женщину за хождение по деревне в темное время суток.

Осенью 1941 года немцы провели две акции устрашения населения: расстреляли женщину в деревне Петрово и расстреляли у нас, в Сологубовке, Ульяну Финагину. В обоих случаях расстреливали показательно – на глазах всех жителей деревни.

С Финагиной дело было так: ночью неизвестные постучали в окно дома, назвались партизанами и попросились на ночлег. Ульяна пустила, а это оказались провокаторы…. Остались три сына, младшему из которых было пять лет. К счастью, все дети выжили. Живым вернулся с войны и ее муж. Расстреляна она была на сологубовском кладбище у двух берез, которые стояли до последнего времени. Ульяну помнят, и почти все местные жители могут указать место ее могилы.

Придя в Сологубовку, немцы, как и везде, первым делом выбрали старосту и здорово здесь промахнулись. Старостой деревни стал дядя Аким Савинов. После войны выяснилось, что работал дядя Аким на партизан, и частенько жили они в его бане. Однако вел себя он настолько аккуратно и строго, что даже деревенские ничего не знали о его связи с партизанами.

Систему проживания местного населения в Сологубовке новая власть выбрала другой, если сравнивать с Березовкой. Жили в банях, у кого они были, а остальные уплотнились и жили по пять-шесть семей в одном доме. Лучшие деревенские дома использовались немцами следующим образом: двухэтажный дом мельника, что находится напротив деревенского погоста, заняли они под комендатуру. Барский дом в парке определили под столовую. Наш дом оборудовали под госпиталь и использовали как госпиталь в течение двух лет, также как и дом – близнец, стоявший рядом с нашим домом. В деревне, в то время, находились и наши военнопленные, которых оккупанты держали в конюшне на берегу реки Мги.

Мы c мамой жили в бане. Вместе с нами жили сестра мамы Марфа с дочерью Валей – моей сверстницей. Питались очень плохо, голодали. Ели в основном лебеду и картофельные очистки с немецкой кухни. Взрослых немцы заставляли работать, в основном на строительстве дорог.

В апреле 1942 года я перебегала дорогу, завязла в грязи и на меня наехала немецкая машина. Из машины вышел солдат, вытащил меня, посадил на обочину дороги, и они уехали. Машина повредила мне правую ногу – открытый перелом. От боли и страха плачу, и вижу сквозь слезы, как в тумане, что бежит ко мне моя мама, падает, поднимается, бежит, снова падает. Мама отнесла меня в госпиталь, … в наш дом. Там врач сложил мне ногу, на всю ее длину наложил гипс и потом на гипсе что-то написал.

В мае на окраине деревни, у Поклонной горы, со стороны реки Мги были вырыты землянки, и всех жителей деревни перевели жить туда. Жили мы в этих землянках недолго, может месяца полтора. Летом немцы заставили нас уйти за пределы Сологубовки к деревне Петрово, где мы снова жили в землянках.

С ногой моей получилась целая история. Больше четырех месяцев проходила я в гипсе. Кость, конечно, срослась, но под гипсом на коже появились нарывы, и я очень мучилась. Обратились в немецкий госпиталь. Врач пытался найти на гипсе запись, но не найдя ее, нас поругал и гипс снять отказался. Я ведь не знала, что эта запись такая важная и не берегла ее, а за четыре месяца гипс весь потерся и загрязнился.

Но однажды случилось чудо: к нашим землянкам подъехал мотоцикл с коляской, из коляски вышел тот врач, который накладывал мне гипс четыре месяца назад, он и спас меня второй раз, сняв этот опостылевший и замучивший меня гипс.

В конце лета началась особенно неприятная полоса в нашей жизни. Нас, мирных жителей, немцы погнали. И были мы в дороге, может, полгода, пока не осели в Латвии, в городе Лиепая (в то время Либава).

Сначала нас из деревни Петрово перегнали в старые землянки под Сологубовку. Потом, примерно через две-три недели, погнали в Тосно. В Тосно мы провели несколько дней. Там было страшно: вокруг дым и огонь – все горело. Нас гнали пешком несколько дней. И в результате пришли мы в Вырицу. Сколько там жили, я не помню, но помню, как плохо мне в Вырице было. Меня все время прятали, и гулять запрещали. Прятали и моих двоюродных брата и сестру, Петю и Нину.

Только спустя много лет, попав в категорию малолетних узников, я на одном из наших собраний узнала, что строгость со стороны взрослых в Вырице по отношению к нам, детям, была вызвана тем, что находился там детский донорский концентрационный лагерь. Наши родители об этом знали и прятали нас подальше от немецких глаз.

Однажды всех нас загнали в товарные вагоны, закрыли и куда-то повезли. Привезли в Латвию, в город Лиепаю, и там определили жить в концлагере. Жили мы в лагере за колючей проволокой в бараках с земляными полами, спали на двухъярусных нарах. Охраняли нас немцы и латыши, а помогали им овчарки. Вместе с нами в лагере было много еврейских семей. Сдружилась я там с девочкой моего возраста. То, что моя подружка – еврейка, я конечно, не знала, и не понимала. Все люди для меня тогда, кроме немцев, были одинаковы.