Евгений Ткаченко - Рассказы

Действительно, как и Буратино был он деловит, энергичен, порой остроумен и, как Буратино, не имел достаточно культуры и интеллекта. И человек, и государство представлялись ему в чересчур упрощенном виде. В его идеях и действиях, конечно, было рациональное зерно, но, посеянное, оно, в конце концов не взошло. Грандиозные планы Хрущева потерпели фиаско, потому что брали в расчет не людей, а каких-то марионеток.

Однако мы в то время верили ему и, как и он, думали, что нужно еще чуть-чуть поднапрячься – и наступит всеобщее счастье. Ведь впервые у нас что-то строилось не на насилии, а на вере и энтузиазме. Вера эта подкреплялась победами в космосе и на олимпиадах. Интересно, что в СССР была выпущена книга миллионным тиражом, содержавшая «научное» изложение программы построения коммунизма. Книга невольно, но гениально описывает это сумасбродное фантастическое десятилетие и, пожалуй, не менее интересна, чем романы Оруэлла. Слегка заинтриговал? Так вот, эта книга – учебник «Обществоведение» для 11 класса, отпечатанный, например, в 1963 году.

Не последнее место в ряду энергичных начинаний Хрущева занимала реформа средней школы. Никита Сергеевич не сомневался, что духовно оплодотворить человека будущего (строителя коммунизма) может только рабочий и только труд рабочего. Поэтому стержень реформы был в следующем: не можешь учиться – после 8-го класса милости просим в ПТУ. (Государство начало выделять на профессионально-техническое образование средств больше, чем на высшую школу). А если можешь? Да еще хочешь стать гуманитарием? А как же духовное оплодотворение трудом рабочего? Нет, так дело не пойдет, решил Никита Сергеевич, и тут же организовал «ПТУ» для всех толковых и пытающихся учиться дальше. И вот уже десятилетка превращается в одиннадцатилетку, то есть целый год школьник должен отработать на производстве и получить рабочую профессию.

Поступив в девятый класс, я получил направление на обучение слесарем в механический цех электростанции. Четыре дня мы учились в школе и два дня работали на производстве. И так на протяжении целых трех лет.

Хорошо запомнился первый рабочий день. Начало сентября, раннее утро. Мы, восемь учеников кировской средней школы, идем по территории электростанции вместе с учителем. Идем гордые и довольные собой: как же, нам всего по пятнадцать, а мы уже рабочие, в карманах – настоящие пропуска, и идем мы по территории важного охраняемого предприятия. Учитель приводит нас в кабинет начальника механического цеха. В кабинете нас ждут два человека, начальник Павел Павлович и старший мастер. Нас усаживают на стулья, размещаемся мы довольно свободно, кабинет просторный. Первым слово берет наш учитель и рассказывает, что все мы лучшие ученики, трудолюбивые и дисциплинированные, и что школьный учитель труда ко всему прочему обратил внимание на нашу тягу к работе с металлами, и школа уверена, что мы будем производству не обузой, а подспорьем.

Я в это время внимательно рассматриваю начальника цеха. Первое впечатление – приятное лицо, доброе, наверное, потому что имеет добродушный вид и все какое-то круглое и мягкое, как у резиновой игрушки. Пал Палыч слушает с улыбкой на лице, не выпуская папиросу изо рта, на его рабочем столе почетное место занимает пепельница размерами с хорошую супницу, наполовину наполненная окурками. После того как учитель закончил говорить, короткую речь произнес Пал Палыч.

Из речи нам стало ясно, как горячо он разделяет политику партии, правительства и лично Никиты Сергеевича Хрущева, и как он ждал этих действий, и как заранее был готов к ним. Дальше он сказал, что только рабочий коллектив может воспитать из нас настоящих строителей коммунизма, и самые лучшие рабочие цеха будут нашими воспитателями. В конце выступления Пал Палыч поздравил нас с вступлением в самый передовой и прогрессивный класс в мире – рабочий класс.

Вся эта процедура заняла не больше двадцати минут. Далее в кабинете появился завхоз – женщина, по нашим тогдашним понятиям пожилая. Она отвела нас в кладовку, подобрала комбинезоны, а потом в раздевалке закрепила за каждым шкафчик. Мы переоделись и вышли в цех. Вышли в очень хорошем настроении, роба преобразила нас, и казались мы друг другу уж больно смешными. В цеху строгой фигурой и холодным взглядом нас встречал старший мастер. Смех и веселье оборвались на полуслове. И пошли мы к слесарному участку, где каждому слесарю старший мастер начал выдавать нас поштучно, сопровождая это действие стандартной речевкой:

– Вот тебе, Иван Петрович, ученик, сделай из него человека и научи мастерству.

Попал я в ученики к Алексею Филипповичу, высокому сутулому слесарю, внешне напоминающему артиста Никулина. Алексей Филиппович был немногословен, выяснил, как меня звать, подвел к тискам, зажал в них стальной лист миллиметров шесть толщиной и сказал:

– Вот твои тиски, вот тебе драчевый напильник. Будешь сегодня учиться пилить и правильно держать напильник.

Где-то с час я старательно шуровал, высунув язык, по железке, постоянно получая замечания от своего наставника, что напильник держу не так. Наконец, когда я уже прилично взмок, Алексей Филиппович произнес:

– Ну что ж, на три с плюсом ты уже тянешь. Пошли на перекур.

Только сейчас обратил внимание на то, что в цеху тишина, все оставили свои станки и идут в один конец цеха, туда, где большие въездные ворота. Пошли и мы с Алексеем Филипповичем. Я иду и внимательно наблюдаю за впереди идущими. Все отработанными движениями достают из карманов папиросы, слегка их мнут, дуют в мундштук. Кончик мундштука крестообразно сминают пальцами и прикуривают. Подходим. В углу цеха два стола, на каждом разбросано домино, вокруг столов лавки и по большой жестяной урне для окурков. Рабочие рассаживаются, разбившись на группы по два-три человека, и оживленно разговаривают, у каждой группы своя тема. Темы стандартные: работа, футбол, женщины и, конечно, анекдоты. В рабочей среде я был впервые, и очень странной показалась речь, представленная могучим русским языком, где буквально после каждого нормального слова шло слово матерное.

Перекур так перекур. Вместе со всеми сел и я, в жизни никогда не куривший. Не хотелось выделяться, хотелось быть таким как все. Тут же молодой рабочий, с веселыми глазами протянул мне папиросы, на пачке написано «Север». Я заколебался.

– Бери, бери, не стесняйся. Тот, кто курит «Северок», не подхватит трипперок.

Все вокруг загоготали. Я взял папиросу и тоже засмеялся. Слово это было мне незнакомо, но по смыслу подумал, что, должно быть, разновидность какой-то простуды. Однако, страстно желая показаться бывалым, подсмотренное начал выполнять в точности, как видел.