Владимир Родич - Амонд

– Это случайно не ваш крокодил?

– Случайно не наш, – следовал невозмутимый ответ.

– Странно, – начинали улыбаться отдыхающие, – крокодил чужой, а вас не трогает…

– А вы не бойтесь, идите купаться! Вдруг он и к вам не полезет…

Те, что посмелее, недоверчиво приближались к кромке реки и, убедившись в беззлобности и некровожадности зубастого пловца, позволяли себе окунуться в воду. Иные же с завистью косились на смельчаков, но в воду не шли. Однако и те и другие становились вдруг на удивление культурными. На пляже воцарялись порядок и чистота, а притихшие было дети вновь весело галдели, да так громко, что на крик явился Соломоныч, суровый на вид начальник «Белых песков». Как обычно, не разобравшись, он начинал урезонивать хозяев Амонда, не понимая собственной выгоды. Он даже пытался давать практические советы на предмет собачьего воспитания:

– Вы вот всю ночь алкоголи распиваете, потом до обеда храпите, как будто посреди базы эскадрилья вертолетов по ошибке заправилась водкой и теперь никак не взлетит. А собака ваша непьющая с утра похмельем не мается и с семи часов в речке сидит да на окружающих скалится. Вы бы вчера не жадничали, животному бедному стакан-другой налили бы, глядишь – дрыхло бы с вами до вечера, от жары в речке не пряталось, отдыхающих не смущало…

Потом до Соломоныча дошло, что Амонд на пляже – и за МЧС, и за милицию, и за «скорую». Даже за общество спасения на водах. И тогда Соломоныч сам стал спозаранку на речку купаться ходить. Чтоб Амонду помогать и отдыхающим докладывать о явной пользе плывущего по воде крокодила. Позже, когда до Соломоныча стали доходить упорные слухи о появлении то в речке Усманке, то где-то в Убле, то в заводях Хопра страшных, зубастых, но безобидных крокодилов, он только тихо посмеивался в кулак. И думал: побольше б таких Амондов – честным людям спокойней было бы!

Чудеса особой собачьей интуиции Амонд начал демонстрировать, когда ему едва исполнился год. В ту пору хозяину частенько приходилось по работе отбывать в столицу, и никому, даже ему лично, было неведомо, когда он вернется домой. Тут-то Амонд и решил навести предельную ясность в столь мутной ситуации.

Всякий раз, когда до появления хозяина оставалась пара часов, догадливый «юноша» бросал все свои важные дела и усаживался возле двери, давая понять домашним, что пора делать уборку и готовить ужин. Когда до приезда хозяина оставался час, Амонд позволял себе тихонечко, ненавязчиво так поскуливать. Но лишь только долгожданный автомобиль въезжал во двор, казалось, что дом взорвется, а дверь не достоит на своем законном месте до момента, когда Амонду помогут ее открыть. Наконец дверь распахивалась, и счастливый пес сбивал с ног не менее счастливого хозяина. Но иной раз, пожалуй, лучше уж быть в командировке…

Как-то слякотным вечером в дверь позвонили. В том, что это случится, не было никаких сомнений – незадолго до звонка Амонд насторожился, суетливо уселся у входа и стал чего-то ждать. На ожидание приезда хозяина это не очень-то походило, тем более он был дома. Да и все остальные члены семьи тоже были дома. Итак – в дверь позвонили.

Хозяин осторожно отодвинул Амонда ногой в сторону и щелкнул замком. У входа «нарисовался» представитель достопочтимой советской, простите, российской милиции. Амонд с недоверием покосился на него – вдруг переоделся бандит какой?! Милиционер в свою очередь с опаской покосился на Амонда – вдруг съест?!

– Я, собственно, по поводу вашей собачки, – неуверенно промямлил участковый. – Жалоба на нее поступила.

– Ну, к жалобам мы привыкли, – невозмутимо ответствовал хозяин. – А в чем дело-то? Хотя, нет… Пройдите сначала. Что в дверях-то стоять?

– Уж лучше я здесь, – икнул участковый, глядя на нашего крокодила. – Это ж не собака, а смесь бегемота с мотоциклом! Задавит еще…

– Не задавит, проходите.

Милиционер долго упирался и вошел, лишь когда грозно порыкивающего Амонда отправили в соседнюю комнату. Участкового усадили на почетное место за столом и стали слушать. Все жалобы сводились к одному: Амонд не дает житья ни соседям, ни их четвероногим друзьям, ни прохожим – всех достал! На всех бросается, всех кусает!

– Быть не может, – в сердцах воскликнула хозяйка, – он же сама доброта!

– Доброта по улицам без намордника не бегает, – парировал подготовленный к разговору милиционер. – Что делать будем? Может, в поликлинику его, на опыты?

– Это вас в поликлинику сдать надо, – не выдержали нервы у хозяйки. – А Амонд по улице без хозяина не гуляет.

Все посмотрели на хозяина. Тот растерянно крякнул и потянулся к серванту. Через мгновение на столе появилась бутылка «Столичной»; участковый как-то странно заерзал на своем месте, а хозяйка, недовольная ходом истории, вышла, забрав с собой детей. Мужчины молча выпили по первой. Служивый заметно подобрел, но не успел он и рта раскрыть, как дверь на кухню с грохотом распахнулась и перед собутыльниками предстал герой соседских кляуз. В этот момент хозяину подумалось: сделай Амонд хоть что-то собачье – гавкни там, завой, – и делу конец. Участковый сразу решит, что собака неуправляема и возьмет это на заметку. Чем все кончится, ведает лишь Бог. Но произошло иное. Амонд, впервые в жизни увидевший – о, чудо! – выпивающего милиционера, да еще за хозяйским столом, сразу решил, что это друг, мент с человеческим лицом, и, доброжелательно завиляв хвостиком, подал ему лапу. Не ожидавший такого поворота участковый с достоинством протянул псу свою, и, обменявшись крепким рукопожатием, оба успокоились.

Когда бутылка опорожнилась, милиционер был уже полностью на стороне Амонда, а уходя, клятвенно заверил радушных хозяев, что лично возьмет под контроль ябедников, дабы семейству не тужилось. Вот так в простом советском, еще раз простите, российском милиционере Амонд разглядел человека, а тот, в свою очередь, разглядел его в Амонде.

Как говаривал великий Хармс* (это кличка), случай вроде ерундовый, но характерный.

ДАНИИЛ ХАРМС

Хармс Даниил Иванович (1905—42), русский писатель. Настоящая фамилия – Ювачев. В пьесе «Елизавета Бам», повести «Старуха», в гротескных рассказах (цикл «Случаи») показывал абсурдность бытия, обезличивание человека, ощущение надвигающегося кошмара. Комические парадоксы, игровой принцип преобладают в стихах для детей («Иван Иваныч Самовар», «Игра», «Собака съела маргарин»). Репрессирован (1941), симулировал сумасшествие, прикидываясь Каштанкой, умер в одной из психиатрических лечебниц Черноземья.